Инженю, или В тихом омуте - Ольга Ланская

— Спасибо, спасибо, Андрей, — я вам так признательна. Так приятно, когда знаешь, что тебя всегда защитят. Для одинокой девушки это так важно — иметь рядом сильного, смелого мужчину, на которого можно положиться…

Наверное, Мыльников неправильно расслышал слово «положиться», чуть покраснев и заторопившись вдруг.

— Ладно, пора мне, Марина, — надо начальству доложить срочно. Да и искать того, кто машину сжег, — по горячим, так сказать, следам. Вот его найдем — а там он и выведет, может, на того, кто вам звонил…

Интонация опускалась постепенно, в конце предложения замерев у самой земли, — так что даже ей стало ясно, что того, кто сжег ее машину, никогда не найдут. И Мыльников это понимал — и маска отважного храбреца, не раз сползавшая за время их беседы, никак не желавшая удерживаться на совершенно неподходящем ей лице, на этот раз упала окончательно, словно резинка лопнула.

— Пойду я, Марина, — кассетку мне отдайте, и я пойду. — Мыльникову было, кажется, неуютно. — А вы, если что, — сразу мне. Не дай Бог, конечно, — да и не должно ничего такого быть-то. Но если что — вы сразу, в любое время. И не дай Бог газета что пронюхает — ну насчет машины. Вы им ни слова, ладно?

Она кивнула. Она и не собиралась ограничиваться одним словом — у нее была заготовлена целая куча слов. И для телевидения, куда собиралась позвонить первым делом, не сомневаясь, что они заинтересуются с ходу, тем более что им есть что снять, — и для газеты. А к тому же кроме своих слов у нее были для них и чужие — на оригинале пленки с автоответчика, с которой она вскоре после звонка сделала копию для милиции.

Сложно так, но сделала — включив проигрыш на автоответчике и запись на поднесенном вплотную магнитофоне. И хотя качество получилось не очень, она гордилась собой — тем, что сумела сделать копию и вообще догадалась ее сделать, без чьего-либо совета. Ну то есть совет был — но дан был не сегодня, а она, все всегда забывавшая, его запомнила.

— О, разумеется…

Она приветливо улыбнулась на прощание Мыльникову, автоматически произнеся что-то кокетливое и закрывая за ним дверь. Она хорошо к нему относилась и не желала ему ничего плохого, но ему ни к чему было знать о ее планах — тем более что он сразу передал бы все своему начальнику. Тем более что он сознательно врал ей — насчет того, что они ее защитят, — и потому она легко врала ему.

А к тому же в этой игре — которая казалась все опаснее и опаснее — каждый был сам за себя. И потому выполнять его просьбы и следовать его советам она не собиралась.

Хотя что скрывать, одному из них ей очень хотелось последовать. Плюнуть на все и уехать куда-нибудь, и сидеть, и не высовываться. Но она знала, что это невозможно. Потому что она уже слишком ввязалась в эту игру — и теперь играть ее надо было до конца. И ни в коем случае не допускать мысли о том, что этот конец может оказаться не таким, на который она рассчитывала. Что в силу природной глупости и наивности было не так уж и сложно.

Пока…

— За Санька, братва! За простого пацана с Урала! За пацана, который за свой тридцатник и малолетку хавал, и зону топтал, и черных из города нашего гнал, а потом всю Москву на уши ставил! Которого и принимали, и запирали, и стреляли, и резали, а он один хер напрямую пер — и ни воров, ни мусоров ни в х…й не ставил! А ту падлу, что его… — найдем падлу, верно, братва? Чтоб Санек там лежал себе спокойно, найдем — бля буду, найдем! За Санька, пацаны!

Голос говорившего — невысокого, широкоплечего, коротко стриженного парня с грубым лицом, словно вытесанным из гранита пьяным подмастерьем, — то взлетал, то падал, то креп, то слабел. Он такой жуткий был на вид, типичный бандит, какими их рисуют, — и она удивилась, увидев слезы, выступившие на его глазах после не слишком связной речи, долгой не из-за большого количества слов, но из-за продолжительности пауз. Она бы, может, и не заметила этих слез — но он так громко хлюпнул в конце и перекосился, что не заметить было нельзя. И удивление при виде этих чувств у нее было почему-то неприятное — и она чуть поежилась.

— Ты пей, слышь — че не пьешь? — подтолкнул ее тот, кто сидел слева. — Че, не слышала, че говорили? Че, глухая, в натуре?

Он так нормально себя вел до этого — ну не как тот, кто сидел справа, тот был с ней приветливее, чем все остальные, а этот просто нейтральным был, — а тут вдруг посмотрел на нее зло, с искаженным гримасой лицом. Кокетничать с ним или объяснять, что она не пьет водку, или говорить, что она уже достаточно выпила под эти однообразные, до зубной боли похожие один на другой тосты, было бесполезно — и она поднесла ко рту рюмку с мерзко пахнущей жидкостью. Делая маленький глоток и стараясь не морщиться.

— Э, ты потише водяру-то жри! — одернул второй, сидевший слева. — Ты сюда че пришла-то — водяру жрать или делом заниматься?

Она широко распахнула глаза — ей и в самом деле было обидно, она вовсе не просилась сюда, и ей не нравилось здесь, и пить эту поганую водку она не хотела. И вообще она хотела уйти. И не ее вина, что ее не отпускали.

— Ты че на меня пялишься — ты на других пялься! — зло продолжил он, явно раздосадованный, что пока она не оправдала его надежд. Она догадалась уже, что это по его инициативе она здесь — и инициатива эта нравится далеко не всем. И потому, что она единственный чужой человек в этой все теснеющей по мере приближения вечера компании, — и потому, что поди пойми, кто она такая, может, от ментов, как кто-то уже заметил. Так что этому важно было, чтобы оправдалась его инициатива, дала результат, — но уже можно было догадаться, что она тут сидит зря, и он, может, еще и не догадывался, но предчувствия у него были, вот он и злился. — И водяры жри поменьше — еще люди подъезжать будут. Тебя сюда чего привезли — чтоб ту падлу узнала, которую видела. Вот сиди и узнавай. Не узнаешь — тебя потом мать родная не узнает. Усекла?

Он скривился — судя по всему показывая, что это шутка. И наверное, на его взгляд, даже удачная. Но она эту точку зрения разделить не могла. Никак не могла…

…Она знала, что обязательно встретится с этими — такое просто обязано было произойти. И она была к этому готова — чисто теоретически по крайней мере. Но это все не происходило и не происходило — и когда наконец произошло, то произошло совершенно неожиданно, когда она этого совсем не ждала. И застало ее врасплох. Тем более что ей совсем по-другому описывали то, что произойдет, — уверяя, что все будет именно так, как ей говорят. А все оказалось совсем иначе.

Она не сразу поняла, кто это, — и это было неудивительно. Столько всего произошло вчера, когда ей звонил с угрозами какой-то тип, а потом выяснилось, что сожгли ее машину, а потом она общалась с милицией, да еще и с Мыльниковым. А потом позировала рядом со сгоревшей «восьмеркой» перед телекамерой, а еще позже и перед фотообъективом — а вечером смотрела телепередачу со своим участием и любовалась собой, пусть сюжет был не таким уж длинным. .

А сегодня она встала рано и вышла за газетой — прочитав прямо у киоска обещанную маленькую заметку о случившемся, за которой в завтрашнем выпуске должна была последовать большая статья с ее снимками. И она прочитала ее и пошла домой, думая, что надо позвонить в редакцию, чтобы уточнить насчет завтрашнего материала. И на телевидение еще позвонить — они ей обещали и прошлую, и нынешнюю программу перегнать на видеокассету — ей хотелось иметь такую в личном пользовании, чтобы любоваться собой, когда будет желание. Тем более что оно у нее всегда было.