Между львом и лилией - Александр Харников

Не знаю, пригрезилось мне или нет, но вечером я увидел, как огромная рыжая лиса подошла к телу моей мамы. Я закрыл глаза – мне не хотелось видеть, как зверь будет рвать ее плоть. Но, не услышав никаких звуков, не удержался и посмотрел – лисица стояла у ее тела, как часовой, и всю ночь нас никто не тронул.

С утра она бесшумно исчезла. Силы покидали меня, но я еще раз попробовал освободиться от пут. Бесполезно. Две моих сестры висели, как тряпичные куклы, и лишь старшая, Аллисон, подавала признаки жизни. Да, подумал я, не слышит меня Господь, и еще раз вознес молитву сначала Христу, а затем и Великому Лису.

В ту ночь лиса вновь дежурила у тела матери. А наутро на поляну прибежал Джон Манро, тот самый папин друг, который сказал маме о его смерти. Позднее он рассказывал, что он гнался за огненно-рыжей лисой, которая привела его на это самое место, где он увидел мамин труп и нас.

Младшие сестры к тому моменту уже были мертвы, а Аллисон еще жива, но в ту же ночь скончалась, как ни пытался Джон ее спасти; я же каким-то чудом выжил. Джон забрал меня к себе, сказав, что это самое малое, что он может сделать для своего покойного друга; и мы с ним ушли на север, в земли, которые колония Нью-Йорк считала своими.

У Джона жену, беременную первым ребенком, когда-то давно убил один из Кэмпбеллов. Как он рассказывал мне, он сумел застрелить обидчика, но потом ему пришлось срочно покинуть Шотландию – любой королевский суд всегда встанет на сторону Кэмпбеллов, единственного клана, который, по его словам, продался с потрохами англичанам. Во второй раз он не женился, предпочитая обходиться случайными связями и визитами в определенного рода заведения. Но ко мне он привязался, как к собственному сыну, и продолжил мое образование. Увы, вскоре после того, как мне исполнилось шестнадцать лет, я, проснувшись, нашел его бездыханное тело на топчане.

При жизни Джон мечтал, чтобы я пошел учиться либо на доктора, либо на юриста – «деньги как-нибудь найдем, а голова у тебя светлая», говаривал он. Теперь же передо мной стоял выбор – уйти в подмастерья, для чего я уже был староват, либо заниматься тем же, чем Джон и мой отец до него. Но на похоронах я услышал краем уха, что началась война, позднее названная «войной короля Георга», и в колонии создается свое ополчение – нью-йоркская милиция. Я и вступил в нее в надежде, что рано или поздно приду на Сасквеханну и поквитаюсь с Саракундеттом и его дружками.

Но первое, что мне пришлось познать – горечь поражения при Саратоге, когда десять лет назад эта деревня на севере Нью-Йорка была полностью уничтожена лягушатниками и их индейскими союзниками. Мне еще повезло попасть в плен именно к французам – индейцы попросту убивали всех мужчин-англичан, особенно тех, кто был с оружием. За три года плена я в совершенстве выучил язык неприятеля и даже ухитрился потерять невинность с дочерью одного из местных французов – как и я, метиски. А после войны в колонии было принято решение об организации отряда скаутов – и я, только-только вернувшись из плена, перешел туда и довольно быстро дослужился до сержанта.

И недавно наш лейтенант огорошил нас новостью – рота нью-йоркской милиции, усиленная нашим отрядом, отправляется с экспедицией Брэддока к слиянию Аллегени и Мононгахелы, туда, где французы основали форт Дюкень. А особенно меня обрадовало, что мы сначала пойдем вдоль Сасквеханны – по моим родным местам. И я помолился Господу, чтобы Он дал мне возможность отомстить Саракундетту, хотя подобные мысли и недостойны истинного христианина. Великому Лису я молиться побоялся – все-таки Господь завещал нам не поклоняться иным богам…

И вот я наблюдал за избиением наших южных соседей. И когда от них уже практически ничего не осталось, подполковник Вашингтон, гореть ему в преисподней, соблаговолил прислать посыльного – начинать атаку. Лейтенант Джонсон словил первую же пулю, причем, как ни странно, выстрела мы не услышали, и наших ребят в бой повел я. Мне сразу стало ясно, что шанс у нас один – как можно быстрее преодолеть дистанцию и сойтись лицом к лицу с врагом, иначе нас всех перестреляют; а воевать врукопашную мы умеем, и умеем совсем неплохо.

Мы смешались с сасквеханноками, и я понял, что Господь услышал мои молитвы – передо мной появился Саракундетт. Я давно представлял себе, как я скажу ему: ты, ублюдок, убил мою мать, за что я теперь убью тебя. Я буду наслаждаться твоими мольбами о пощаде, а затем перережу тебе горло.

Правда, все случилось совсем не так, как я думал. И он, и я держали в руках французские томагавки и ножи. К тому же он, похоже, меня и не узнал – в последний раз мы виделись с ним, когда мне было всего девять лет. Я сделал обманное движение и всадил ему нож в грудь, и он упал бездыханным к моим ногам. Я мысленно поблагодарил Господа и приготовился сразиться с другим вражеским воином, но тут из моих глаз брызнули искры, и я провалился в липкую темноту.

15 июня 1755 года. Поле боя у деревни Аткваначуке. Старший мичман Алексей Каширин, позывной «Кошмар»

После окончания боя, когда группа проверилась и перезарядилась, Хас озадачил индейцев сбором своих и чужих раненых, а часть группы отправил досматривать поле боя на предмет особо ценных трофеев. Леха свистнул Магу, и они вдвоем пошли на холм, который находился от деревни метрах в двухстах – двухстах пятидесяти. Еще будучи на АГСе, Леха заприметил на его вершине группу хорошо одетых англичан, большей частью конных, и, нутром почуяв в них важных персон, отработал по холму с десяток выстрелов.

По пути Леха осматривал лежащих англичан, надеясь найти у них что-нибудь интересное, а заодно и для контроля. Магу, который порывался «контролить» всех раненых, он остановил, сказав, что это не дело для белых – пусть такими вещами занимаются индейцы. В иной раз он не был бы столь категоричен, но сейчас его словно буксиром тянуло на этот холм.

Леха был по жизни счастливчиком, а в спецназе это много значило. Он был им и сопливым солдатом-срочником в начале Второй Чеченской кампании, и прапорщиком-«замком» группы, уже когда вторая кампания плавно перетекла в КТО, и командиром группы в Осетии. Везде он умудрялся принести результат и избежать неприятностей. Леха начинал в Бердской бригаде, туда же вернулся уже выпускником известной на весь Союз Печерской учебки[80]. Леха прошел путь от «замка» до «группника», отучился на снайпера-инструктора, и наконец попал в Центр, где его поставили на мичманскую должность, в отряд спецвооружения.

Но не в его натуре было сидеть на попе ровно. Леху, которому уже присвоили старшего мичмана, забрал к себе в группу Хас, наслышанный о его делах – «замком» Леха начинал в группе у друга Хаса, и ему вполне было достаточно этой рекомендации. Плюс, опять же Печерская учебка – Леха был в последнем ее выпуске, а там выпускали «качественный продукт».

Сейчас Леха целенаправленно, но осторожно шел на холм, а Мага, подстраховывая, следовал за ним. Добравшись до вершины холма, они увидели кучу трупов, лежавших в самых разнообразных позах, так, как застала их смерть, когда они пытались обмануть ее и скрыться. Если многие англичане были одеты кто как, то почти все трупы на этом месте были в красных жилетах и черных сюрко[81], лишь один был одет в зеленый сюрко при белом жилете и панталонах. Леха ничего не понимал ни в униформе, ни в знаках различия середины XVIII века, но чутье разведчика подсказывало ему, что в самых нарядных мундирах в те времена рассекало начальство.