Гель-Грин, центр земли - Никки Каллен

— Привет, — сказал он, всё еще хрипло, — я у тебя дома?

Она уронила книгу.

— Живой, — обернулась; он улыбался, глаза ярко блестели в полумраке; шторы она не открывала с отъезда.

— Красиво; странная лампа; а можно попить? — она подумала: «а можно?» — налила из графина воды и подержала стакан; немного пролилось на грудь, и он только теперь заметил бинты; «что это? это ты?»; она засмеялась.

— Что ты; я даже лейкопластырь отрезать не могу; это… знакомый… — Патрик смотрел на неё, будто на двери, открывающиеся в незнакомый двор; медленно лег обратно и вдруг сказал тихо, словно не он болел, а кто-то рядом:

— Я помню… здесь был священник…

— Да, — она опустила глаза обратно в книгу; «ну и что?» — буквы скакали со строки на строку, словно через скакалку, превращали текст в пустоту. Они молчали; за окнами мир доживал еще один день, блестящий и теплый, весна совсем наступила, цветы в ней не цвели, но зато приходили корабли с пряностями и приносили странный ветер, теплый и мягкий, словно шелковый шарф; он нес по освобожденным от снега и луж улицам газеты, фантики, брошенные билетики, сухие листья; а они сидели в темной комнате и слушали дыхание друг друга.

— Это он? — наконец произнес Патрик. — Тот, про которого говорила Бернадетта…

— Ну и что; он спас твою сраную жизнь; лучше расскажи, что ты сделал, — он смотрел в потолок и чуть морщился от боли, положил легко руку с её волос на бинты; она боялась, что вот сейчас сквозь них проступит кровь, и у него поднимется температура, и придется не жить, а что-то делать, видеть его еще раз, или опять никогда; коридоры, свет, а он всё молчал и морщился, а бинты белели, как снег, который не тает наутро, окончательная зима, и она вздохнула, когда он сказал, будто двинул камень, — я всё искал того парня, который убил Шона; спрашивал, убегал; а вчера нашел и убил; только они меня тоже нашли…

— Зачем, — вдруг наступил вечер, и ей стало страшно, будто они вызывали призраков, — ведь скоро суд; ему бы дали пожизненно…

— Нет, — сказал Патрик, — нет, — и отвернулся с кряхтеньем к стене. Она сидела и слушала, скажет ли он что-нибудь еще; а в комнате стало совсем темно, сине и фиолетово; и, послушав, что он спит, вышла на цыпочках, помылась и, расстелив, легла…

А утром, зайдя опять с подносом, увидела, что плед скомкан, пальто почищенное с вешалки исчезло; на работу ей позвонил следователь: «вы знаете, суда не будет»; «почему?» Марьяна за соседним столом строила ей рожицы, они собирались идти на обед в «Красную Мельню»; «почему не будет?» — словно он плохо слышал её; комната, заросшая плющом, который опадает под ветром и расцветает под пером; «его тоже убили в драке», — и он завис в тишине, в пространстве, под сидящими на проводах воронами; «правда справедливо?» «я не Бог, мне не решать», — ответила она; он вздохнул, будто сожалея, что она не Бог; пожелал счастья в личной жизни и распрощался с девушкой-луной; «что? — нетерпеливо спросила Марьяна, — все умерли?» — будто о Шекспире; и они пошли в «Красную Мельню»; там опять был Ержи и глясе; яичница с помидорами и беконом; и выходя в ночь, пятнадцать ступенек вверх, она увидела неоновые красные мельничные крылья; «о черт» «что опять?» Марьяна весь вечер пила джин с тоником и лимоном и теперь хохотала и раздражалась, повиснув на каком-то хрупком художнике, подражавшем юному Сальвадору Дали; в бархатном берете с пером и пелерине, расшитой черным бисером; картинка Обри Бердслея; «забыла про подарок» «еще один?» «не тебе»; но она не поехала в приход ни завтра, ни послезавтра; «тот, про которого сказала Бернадетта»; «жив он?» — думала она; не зная, про кого; и мельница крутила и крутила дни, один похожий на другой; словно братья-близнецы; а потом совсем настала весна, и она испугалась — вдруг умер; взяла подарок в рюкзак и села на троллейбус; в приходе месса еще не началась, люди оглядывались на неё, в такое солнце всю в черном, в свитере и с рюкзаком из грубой кожи; из исповедальни вышла женщина, очень похожая на Бернадетту, в косынке, толстая, против света; но потом она вышла к двери в часовню, и Арвен увидела её лицо — совсем незнакомое; а потом вышел отец Ферро, и она не успела спрятаться: он увидел её, улыбнулся, как старый и мудрый, и сказал:

— Здравствуйте, Арвен, — и прошел в ризницу одеваться. Она стояла и смотрела на людей, будто на реку, а Патрика не было среди них; и все стали заходить в часовню; и он вышел из кухни самым последним. Рядом шли двое мальчишек в одинаковых свитерах и говорили о футболе, а она видела: он жив — и можно жить самой.

— Привет, — сказала она неловко, словно ей дали что-то тяжелое подержать и оно выскальзывает; он остановился, и с ним — мальчишки; с любопытством осмотрели её, как котенка: породистый ли, девочка или мальчик; а он смотрел странно, глаза его потемнели, словно комната в дождь, — если мне нельзя здесь быть, я уйду…

— Почему? — и засмеялся, будто побежал по пляжу. — А-а, вот всё из-за чего: из-за той женщины… — и что-то тяжелое выскользнуло и разбилось; мальчишки зашли в часовню, а он подошел ближе, под футболкой не было уже никаких бинтов, и двигался он свободно, словно любил, — она же сплетница первая на весь квартал; никто ей не верит. Да и стала бы она трепаться в чужом приходе о старом… Ты всем нравишься; вот правда; а отец Ферро тебя не боится; сам сказал…

И она пошла с ним на мессу; после он опять мыл за что-то полы; «останешься?» «нет»; он кивнул, будто знал; будто они не были никогда вместе; она стояла и смотрела, как люди уходят; отец Ферро спросил её о делах; а потом достала из рюкзака мельницу, вошла в туалетную комнату — он набирал воду в ведро и насвистывал один из гимнов.

— Это тебе, — он перестал свистеть и поставил ведро; вытер руки о джинсы.

— Что это? — и взял, боясь сломать.

— Часы; у тебя ведь нет таких? смотри, они вот здесь заводятся, и когда бьют ровно, играет канкан.

— «Красная Мельня», — сказал он, — спасибо, у меня нет таких.

На мгновение руки их сошлись вместе, как в затмении; а потом она отдернула свою и ушла. Шла по всем этим улицам, на которых уже загорались разноцветные огни, и думала, сколько из живущих на них людей счастливы… Она надеялась, что он пойдет за ней; догонит, обнимет и скажет: «а уж что у вас там было, мне совсем неважно; главное, что есть ты; и давай жить вместе, иметь детей; смотреть на рассветы и закаты; качаться в креслах из ивняка; и проживем вместе сто лет»; она была так счастлива, когда шла по городу; а дома её ждало одиночество и в кои-то веки оставленный фотоаппарат — потому что из-за часов не влез в рюкзак; она готовила ужин и думала: «я была счастлива», будто дочитала последнюю главу отличной книги; перевод с испанского, конец двадцатого века; а утром раздался звонок в дверь, и она вышла в пеньюаре цвета сливы — привезла из Парижа; толкнула дверь, и одно яблоко опять покатилось по площадке; на ступеньках его поймал Патрик, лохматый, в своих неизменных пальто и голубых линялых джинсах, и сказал:

— Ничего, что в этот раз я вместе с ними, не прячусь на первом этаже?