Идеаль - Фредерик Бегбедер

Пока священника нет, позволю себе небольшой технический перерыв.

(трехсотсекундная пауза, со мной никого, кроме моего дыхания.)

Вот о чем я думаю сейчас.

Заключительная книга Библии, Апокалипсис, преподносит нам конец света как благую весть. 2005 год был самым жарким за 12 000 лет — ура. Вскоре Москва окажется на берегу моря и в Петербург можно будет добраться только на батискафе. Гренландия становится легче минимум на 100 миллиардов тонн в год. Не понимаю, почему земляне так боятся таяния льдов Гренландии, наступления пустыни, глобального потепления, поднятия уровня моря и вырубки амазонских лесов: им бы радоваться, что они присутствуют при Прощальном Поклоне Истории. Более шестидесяти процентов экосистем нарушено, половина видов рыб мирового океана исчезнет в ближайшие пятьдесят лет. Выбросы газа с парниковым эффектом растут, риск развития рака в молодом возрасте продолжает увеличиваться, показатель плодовитости женщин падает. Человечество самоуничтожается. Мир, возможно, близок к гибели, но это еще не катастрофа, так как конец означает начало. (В моей молодости «Апокалипсисом» назывался ночной клуб в Париже на улице Колизе… Потом его переименовали в «Les Planches», и средний возраст посетителей там — пятнадцать лет, равно как и в освенцимской дискотеке «System». Знали бы наши дети, на какой истории они отплясывают!) Наш образ жизни ускоряет движение к финишу, а нефтяные лобби только способствуют этому. Возможно, гендиректорам транснациональных корпораций, так же как и мне, не терпится посмотреть на Финальный Апофеоз. Либо

Давно им не пятнадцать лет,

Вот они и мстят в ответ.

Вот и ты наконец! А я как раз собрался покончить со множеством жизней. Со своей и твоей в том числе. Меня бы это страшно огорчило, но сможет ли разорванный на куски труп позволить себе роскошь огорчаться? Вот оно что: у нас есть хорошая и плохая новость?! Начинай с хорошей, на случай, если мы умрем до того, как ты договоришь. Хорошая новость — это то, что Лена уже в пути! Отлично! Batiushka, я тебя обожаю, я дрожу от счастья, я умираю, у меня поджилки трясутся от радости. Аллилуйя, father! Как бы я хотел, чтобы у этой истории оказался счастливый конец. А плохая новость? Понял, спецназовцы окружили здание. Я так и думал, но нам плевать. Мы их тактику знаем — дождутся, чтобы я заснул, и пустят в ход химическое оружие, а боевики Spetsnaz закидают нас гранатами. Но я так загрузился, что часов десять у нас в запасе есть. Да благословит тебя Господь! Полагаю, Он частенько это делает, ведь ты этого достоин. Лена едет, я весь горю… Ну так подождем ее!

Я должен рассказать тебе о единственной ночи, которую мы провели вместе. Я спросил Лену, что она изучает в школе. Снимая грязные сапоги, она завела разговор о ядерной физике:

— Вчера мы проходили парадокс Шрёдингера.

— Да что ты?

— Вы не слышали про кошку Шрёдингера?

— Нет, но ты можешь быть со мной на «ты».

— Дело было в 1935 году. Шрёдипгер представил себе, что сажает кошку в ящик, где идет распад уранового ядра. И делает вывод, что состояние объекта описывается суперпозицией живой кошки и мертвой кошки. Мы по физике это изучаем.

Я знал, что русские эрудированнее французов, поэтому не слишком удивился ее знаниям на уровне научного работника CNRS.[94]Описывая мне опыт Шрёдингера, она расстегивала одну за другой пуговицы своей торчавшей на груди кофточки.

— Я ничего не смыслю в квантовой механике… Лена, ты не обязана раздеваться, мы можем просто выпить по стаканчику, и потом я провожу тебя домой…

— У атома нет определенного состояния. Он одновременно и возбужден, и мертв. Это линейная комбинация двух состояний. Макроскопическое ведет себя иначе, чем микроскопическое.

Проговорив всю эту муть,

Лена обнажила грудь.

Я уже видел ее на фотографии, но теперь она бросилась мне в глаза своей белизной, планетной округлостью и царским пренебрежением к законам тяготения. Незапятнанная чистота, нежная обнаженная шарообразная плоть, подвешенная к детскому тельцу… я имел бледный вид, не решаясь притронуться к этому розовому, мягкому, жаркому чуду…

— С ума сойти, какая она у тебя крепкая!

— Ну, знаешь, если уж в моем-то возрасте она не будет крепкой, это вообще!

Я ужасно сочувствовал живо-мертвой, словно расщепленной пополам кошке Шрёдингера. Женщина-ребенок взяла меня за руку, положила ее на радиоактивные бутоны своей груди, и я вознесся в рай покойников, очутившись в толпе подзуживавших меня собратьев по полу. Все мужские желания со всех ревнивых улиц мира, словно электроны, вращались вокруг меня, оседая в моей руке, которая дрожала, трепетала, щупала, щипала, обволакивала и тискала самое сердце расплавленной галактики сосков. Солнечная система — это атом. Лена — Солнце. Никогда я столько не мяукал, как в тот вечер.

Я мог бы рассказать тебе, как в питерском «Fashion Lounge» Лена впивалась в губы своей подружки Луизы, как в Москве она, сидя в ресторане на последнем этаже, смотрела на солнце, которое никак не хотело садиться в реку, как на «Zabava-boat» с эротическим шоу она пожирала глазами стриптизерш, которые раскачивали корабль своими длиннющими ногами, как Лена, распахнув глаза размером с Зимний дворец, выходила в халате из ванной комнаты в моем гостиничном номере со стаканом грейпфрутового сока в правой руке и зубной щеткой в левой, как она переключалась с одного кабельного канала на другой, сидя в одних розовых трусиках, или бесконечно слушала на своем айподе «I Just Don't Know What to Do with Myself» (перепевка хита Дасти Спрингфилд дуэтом «White Stripes»), или как, схватив оливку из мисочки и зажав ее между большим и указательным пальцем, она поднесла ее к губам, а выплюнув косточку, спросила, чего это я застыл, разинув рот… или как, засунув палец в баночку с вареньем, она облизала его, потом снова погрузила в варенье и снова обсосала, я просто дурел от этих жестов… я мог бы описать комнату Лены на Гражданской улице, с бесчисленными открытыми тюбиками и баночками, потому что завинтить колпачок она не в состоянии, равно как и убрать одежду, там все валяется прямо на полу, или вспомнить, как она просит посчитать у нее пульс, чтобы я понял, как быстро колотится у нее сердце, когда мы, чуть не задохнувшись, сжимаем друг друга в объятиях, или как она вдруг начинает говорить по-русски, подражая актрисе из порнофильма: «Da, da, ebi menia, kak bliad! Mne nravitsa tvoi bolshoi francuzski huy! Trakhni menia, как suku! Da, da!» Дело в том, что, раздеваясь, она говорила по-английски, но уверяла, что кончить может только по-русски. Я не смог (пока что) проверить эту информацию. Ей не надо было выбривать себе лобок, потому что у нее волоски еще толком не выросли. Только над ушком золотился шелковистый пушок, и думаю, это было самое нежное место в мире, я утыкался туда носом, и мне казалось, что я вдыхаю аромат только что вылупившегося цыпленка (минус вонь курятника).