Чудо - Р. Дж. Паласио

— Отличная комната.

— Ты жених Вии? — съехидничал Ави, а его сестра натянула ему на лицо бейсболку.

— А что в футляре? — спросил я. — Автомат?

— Ха, смешно, — ответил Джастин. — Нет, это… м-м… скрипка.

— Джастин скрипач, — пояснила Вия. — Он играет в зайдеко-группе.

— Что такое зайдеко, не знаешь? — спросил Ави, глядя на меня.

— Это такая музыка, — сказал Джастин. — Как креольская.

— А что значит креольская музыка? — спросил я.

— Ты говори всем, что это у тебя автомат, а не скрипка, — предложил Ави. — И никто не будет с тобой связываться.

— А что, стоит попробовать, — кивнул Джастин, заправляя волосы за уши, и повернулся ко мне: — Креольскую музыку играют в Луизиане.

— А ты что, из Луизианы? — спросил я.

— Э-э, нет, — ответил он. — Я из Бруклина.

Почему-то меня это страшно рассмешило.

— Джастин. — Вия потянула его за руку. — Идем ко мне в комнату.

— Ну, до встречи, — сказал он нам. — Пока.

— Пока!

— Пока!

Как только они вышли из комнаты, Ави поглядел на меня, улыбаясь.

— Я из Бруклина! — повторил я.

И мы оба расхохотались как сумасшедшие.

я увидел младшего брата оливии и оцепенел. это я зря, конечно, оливия мне его описывала, рассказывала мне про его «синдром», но и про операции тоже, его оперировали много лет подряд, вот я и решил, что теперь он уже в порядке, например, когда у ребенка волчья пасть, ему делают операцию, и потом можно даже не догадаться, что у него волчья пасть, разве что останется маленький шрам над губой, наверное, я думал, что ее брат будет весь в шрамах, но такого уж точно не ожидал, совсем не ожидал увидеть этого мальчишку в бейсболке — вот он, сидит прямо передо мной. точнее, передо мной сидят двое мальчишек: один абсолютно нормальный, с кудрявыми светлыми волосами, его зовут джек; а второй — ави. мне хочется думать, что у меня получается скрыть удивление, очень на это надеюсь, хотя вообще-то удивление трудно подделать: и когда ты не удивляешься, но делаешь вид, и наоборот, когда пытаешься не показать, что удивился. я жму ему руку, не глядя в лицо, жму руку второму мальчику, отличная комната, говорю я. ты жених вии? говорит ави. кажется, улыбается, оливия натягивает бейсболку ему на нос. это автомат? спрашивает светловолосый парнишка. так каждый второй шутит, мы немного говорим о зайдеко. потом вия берет меня за руку и уводит из комнаты, как только дверь за нами закрывается, мы слышим смех, я из бруклина!.. поет один из них., оливия закатывает глаза и улыбается, пойдем ко мне в комнату, говорит она. я с ней встречаюсь уже два месяца, я понял, что она мне нравится, с той минуты, как она села за наш столик в столовой, я не мог оторвать от нее взгляда. она очень красивая, с оливковой кожей и самыми синими глазами в мире, сначала она вела себя так, будто хотела, чтобы мы были только друзьями. теперь-то я понимаю, что она только кажется недотрогой: держись подальше, даже и не пытайся. она не кокетничает, как остальные, когда ты с ней говоришь, она смотрит тебе прямо в глаза, словно бросает вызов, а я взял и принял этот вызов. а потом пригласил ее на свидание, и она ответила да! она невероятная, и я бы ни на минуту с ней не расставался. она рассказала мне об августе только на третьем свидании, кажется, она говорила про какие-то «черепно-лицевые отклонения», или, может, про «черепно-лицевую аномалию», но я точно знаю одно слово, которое она не использовала, — «уродство», потому что его бы я запомнил. ну что? волнуясь, спрашивает она в тот же миг, как мы входим в ее комнату, ты в шоке? нет, говорю я. вру, конечно, она улыбается и отводит глаза, ты в шоке, да нет же, настаиваю я. он выглядит точно как ты описывала. она кивает и падает на кровать, трогательно, что у нее на постели все еще много мягких игрушек, она машинально берет одну, белого медведя, и кладет себе на колени. я сажусь в кресло у стола, в комнате идеальный порядок. когда я была маленькая, говорит она, друзья приходили ко мне в гости один раз, а потом никогда не возвращались, таких было очень много, некоторые даже не являлись ко мне на дни рождения, чтобы не встретить его. они никогда мне об этом не говорили напрямую, но все равно, все же ясно, люди не знают, как вести себя с ави, понимаешь? я киваю. им даже невдомек, что они поступают плохо, продолжает она. им просто страшно, скажем прямо, выглядит он жутковато, правда же? есть такое, отвечаю я. а тебе как? спрашивает она осторожно, страшно? ужасно? не ужасно и не страшно, улыбаюсь я. она кивает и смотрит на белого медведя у себя на коленях, не могу сказать, верит она мне или нет, но потом она целует медведя в нос и бросает мне. и улыбается, думаю, это значит, что она мне верит, по крайней мере хочет верить.

на день святого Валентина я дарю оливии сердечко на цепочке, а она мне — сумку, которую сделала из старых дискет, круто, что она мастерит такие вещи, сережки из компьютерной платы, платья из футболок. сумки из старых джинсов, она такая талантливая. я говорю, что ей нужно стать художником, но она хочет быть ученым, и надо же — генетиком, наверное, она хочет найти лечение для таких, как ее брат. мы назначаем день, когда я наконец познакомлюсь с ее родителями, вечером в субботу, мексиканский ресторан на эймсфорт-авеню рядом с ее домом. весь день я нервничаю, а когда я нервничаю, у меня начинается тик. ну то есть мой тик всегда со мной, но он уже не так меня донимает, как в детстве: всего-то моргну несколько раз, или голова дернется. но когда я психую, он усиливается, а я определенно психую — из-за встречи с ее родителями. когда я появляюсь в ресторане, все меня уже ждут, папа встает и пожимает мне руку, мама меня обнимает. с ави мы стукаемся кулаками, оливию я целую в щеку, а потом сажусь. так приятно с тобой познакомиться, джастин! мы столько о тебе слышали! ее родители очень милые, с ними легко, официант приносит меню и я замечаю выражение его лица, когда он натыкается взглядом на августа, но я притворяюсь, что ничего не заметил, думаю, сегодня все мы стараемся на многое не обращать внимания, на официанта, на мой тик. на то, как август крошит хрустящую жареную лапшу на столе и ложкой запихивает крошки в рот. я смотрю на оливию, и она мне улыбается, она знает, она видит лицо официанта. она видит мой тик. оливия — девушка, которая видит все. за ужином мы болтаем и смеемся, родители оливии расспрашивают меня о моей музыке, о том, как я стал играть на скрипке, я рассказываю им, что раньше играл на классической скрипке, но увлекся аппалачской народной музыкой, а потом зайдеко. и они ловят каждое слово, как будто им на самом деле интересно, они просят позвать их на концерт нашей группы, хотят послушать. если честно, я не привык к вниманию, мои родители понятия не имеют, кем я собираюсь стать, они никогда ни о чем не спрашивают, мы никогда не разговариваем вот так. вряд ли они в курсе, что два года назад я продал свою барочную скрипку и купил восьмиструнную хардангерфеле. после ужина мы идем к ним домой поесть мороженого. их собака виляет хвостом у двери, старая собака, очень хорошая, хотя ее вырвало, и она перепачкала весь коридор, мама оливии бежит за бумажными полотенцами, а папа поднимает собаку, как ребенка. эх ты, старушенция, говорит он. и собака на небесах от счастья, язык свисает из пасти, хвост ходит ходуном, лапы растопырены в воздухе. папа, расскажи джастину, как у нас появилась дейзи, говорит ОЛИВИЯ, да! говорит ави. папа улыбается и садится на стул, все еще с собакой на руках, он наверняка рассказывал эту историю миллион раз, но им всем нравится ее слушать. так вот, начинает он. однажды возвращаюсь я домой, выхожу из метро, и какой-то бродяга, которого я раньше не видел в нашем квартале, везет в детской коляске лохматую дворнягу, и вот он подходит ко мне и говорит, эй, мистер, купите мою собаку. и я, ни секунды не думая, отвечаю: конечно, почем? и он говорит, десять баксов, и я даю ему двадцать — все, что у меня в кошельке, а он протягивает мне собаку, джастин, говорю тебе, ты в жизни не нюхал ничего ужаснее! она воняла так сильно, что даже описать невозможно! так что я сразу отнес ее к ветеринару по соседству, а потом уже привел домой. между прочим, мне даже не позвонил! перебивает мама, вытирая пол. не поинтересовался, согласна ли я на собаку, да еще бродяжью. а собака смотрит на маму, будто понимает все, что о ней говорят, она счастлива, словно знает, что в тот день ей дико повезло. и я ее понимаю, мне нравится семья оливии. они много смеются. моя семья совсем другая, мама и папа развелись, когда мне было четыре года, и они до сих пор ненавидят друг друга, в детстве я жил сразу в двух районах нью-йорка, проводил половину недели у папы в хобокене и половину — у мамы в челси. мой сводный брат на четырнадцать лет старше меня и лишь изредка вспоминает о моем существовании, сколько себя помню, я всегда чувствовал, что родители ждут не дождутся, когда я повзрослею и начну сам о себе заботиться, «ты сам можешь сходить в магазин». «вот тебе ключ от квартиры», забавно, что существует слово «гиперопека» — это про родителей, которые слишком носятся со своими детьми, — но нет слова для обратного перекоса, когда родители со своими детьми не носятся вообще, как это может называться? недоопека? недолюбовь? фуфло? все сразу. в семье оливии все постоянно говорят друг другу «я тебя люблю». я даже не помню, когда мои родители говорили, что любят меня. когда я возвращаюсь домой, от тика не остается и следа.