Двор чудес - Мишель Зевако

— Сын мой! Отдайте мне сына! Смилуйтесь, господа… Он мой сын…

— Он бунтовщик! — раздался суровый голос.

Монклар обернулся. В углу его кабинета в монашеской рясе стоял, скрестив руки, зловещий Лойола, буравя хозяина таким взглядом, что голова невольно шла кругом.

— Это вы?! — грозно крикнул великий прево и шагнул навстречу монаху.

— Я, граф де Монклар!

— Это вы у меня из груди вырвали сердце! Вы украли у меня мое дитя! Вы, безжалостный хищник! Вы, гнусный обманщик! Вы, кого я чутьем возненавидел с первого взгляда! Вы, перед кем склонился в трепете, устрашенный вашим чудовищным могуществом! Вы, монах Лойола… Ну что ж, посмотрим, кто кого!

— Вы жалки, — раздельно произнес Лойола.

Монклар наступал на него.

— Еще шаг — я велю вас схватить, вас бросят в вашу же темницу, и надежда увидеть сына будет для вас навсегда потеряна.

Колени Монклара задрожали, руки сами собой сложились, глаза заблистали горячими слезами, пролившимися, как грозовой дождь, а голос по-детски пролепетал:

— Нет, нет, досточтимый отче… простите… Скажите только, что я могу надеяться на встречу с ним… Скажите, что он будет жить!

— Сперва покоритесь! — грозно ответил монах. — Сядьте! (Монклар покорно сел.) Теперь знайте вот что: во-первых, за каждой из этих дверей по десять вооруженных стражников, которые прибегут на мой первый зов. Готовы выслушать меня, не пытаясь применить ненужную силу?

— Да, отче, — выговорил Монклар.

— Хорошо. Теперь знайте, что я показал вашему начальнику караула ту бумагу, которую вам было угодно дать мне в день вашего вступления в наш орден.

Монклар содрогнулся.

— Как вы знаете, эта бумага подписана вами, запечатана вашей печатью и приказывает всякому постовому, городскому стражнику, тюремщику любой тюрьмы и всякому вообще вооруженному представителю власти подчиняться генералу Общества Иисуса, не прекословя ни в словах, ни в помыслах, будь его действия даже направлены против вашей семьи, страны и короля. Итак, мне довольно, с одной стороны, приказать вашей страже держать вас в вашей собственной темнице по вашему же собственному распоряжению, с другой — послать французскому королю обязательство, которым вы клянетесь предать его интересы, если того требуют высшие интересы Общества. Вывод, господин великий прево, оставляю на вашу долю.

Если бы граф де Монклар услышал сейчас свой смертный приговор, он не так бы испугался.

Лойола подошел к нему ближе. Он понял, что удерживает графа в своей власти.

— Кто вы в моих руках? Простое орудие. Вы не должны иметь ни собственных мыслей, ни любви, ни вражды иначе, как во славу Общества Иисуса, к которому принадлежите. Одно мое движение, одно мое слово — и вы сброшены с той славной высоты, которую занимаете ныне; по моей воле вы будете либо могущественным вельможей, которого все боятся, либо преступником, которого ожидает виселица… Итак, будьте покорны, воин Иисусов, рыцарь Сердца Христова, будьте послушливы! Не пререкайтесь! Ни слова, ни мысли ваши не должны идти против приказаний вашего генерала! Не забывайте никогда: в моих руках вы perinde ac cadaver!..[6]

Лойола сел. Внезапно в его лице произошла перемена: оно стало добрым, отеческим. Он ласково продожал:

— А теперь, сын мой, когда вы вернулись на путь совершенного послушания — единственный путь, ведущий к Господу, — откройте мне свое сердце.

Монклар хотел говорить — целая речь была у него на устах. Однако он смог только разразиться рыданиями и пробормотать:

— Это мой сын! О, вы же знаете, знаете, тот сын, по ком я так плакал… Это он! Оставьте мне сына… К вашим стопам меня бросило отчаянье. А ныне, когда я нашел его — что вам, если я люблю свое дитя? Разве это помешает мне быть вашим верным слугой? Отец мой, оставьте его мне…

— Вы все еще идете по ложному пути привязанности, которая лишь уводит вас от Господа Иисуса…

— Иисуса! Что же это за страшный Бог, что не дает отцам любить детей?! Разве это возможно? Полноте! Вы лжете!

— Я ждал этого. Непослушание рождает богохульство. Что ж, прощайте!

Лойола встал. Монклар пал на колени.

— Пощадите! — прошептал он. — Пощадите его, а со мной делайте что угодно!

— Нет пощады преступнику.

— Он же сын мне!

— Нет пощады восстающему против властей.

— Он сын мне!

— Нет пощады поразившему воина Христова.

— Он мне сын! — стонал Монклар, не вставая с колен.

— Заблуждаетесь! Нет у вас сына. Ваш сын, ваш отец, мать, вся семья, ваше все — это Общество Иисуса. А человек, о котором вы говорите, вам никто!

— Жестоко, жестоко так терзать сердце человеку!

— Выбирайте, господин де Монклар: или покоритесь, или восстаньте открыто. В первом случае Лантене должен умереть; что делать во втором — я знаю.

— Не покорюсь! — взревел Монклар. — И ты, адский монах, живым отсюда не выйдешь!

С этими словами великий прево вскочил и одним прыжком оказался между дверью и Лойолой.

Монах, не менее проворный, загородился от Монклара большим письменным столом.

Монклар расхохотался:

— Вот и попался!

Лойола пожал плечами.

— Ничего! — произнес великий прево. — Пожимай плечами сколько хочешь — все равно умрешь. Я ненавижу тебя, религию твою ненавижу; Бога твоего ненавижу, жуткое общество твое ненавижу; чудовищные теории твои ненавижу. В тебе сошлось для меня все самые страшные, самые отвратительные злоупотребления силой. Как, ты хочешь убить моего сына? Так знай, на что способен отец!

Лойола понял, что пропал. Он сделал еще попытку.

— Имейте в виду, — сказал он, — если через час я отсюда не выйду, особый нарочный передаст королю ваше обязательство шпионить за ним, а при нужде предать его.

— Ты безумец! — прокричал в ответ Монклар. — Что мне до того, что повесят меня, если мой сын спасется? Смешные люди эти монахи, честное слово! Дураки! Вы думаете, что вам все позволено, изобретаете все новые орудия пытки для отцовских сердец! Полагаете, что люди все еще мало страдают ради вас! Судите так, что еще недовольно нагромоздили лжи, недовольно пролили крови, недовольно оставили развалин! Вам все еще надобно силой вломиться в души людей, иссушить в них источник всякой радости! Все еще надобно овладевать сердцами, перемалывать на страшных жерновах вашей тирании! А с какой целью? Каких ради замыслов? Чтобы установить какую-то невидимую власть, перед которой будет трепетать вся вселенная. Погоди, погоди, чудовище! Я еще освобожу от тебя землю! И пусть каждый сделает так же, когда ему встретится на пути монах! Пусть не теряет времени на споры, на доводы, на рассуждения… Пусть раздавит его без пощады, как я тебя раздавлю!