Столетняя война - Жан Фавье

Генуэзцы в ярости обнаружили, что не могут натянуть свои арбалеты; этого было достаточно, чтобы они обратились в бегство. Побросав свое тяжелое бесполезное оружие, они повернулись и стали искать выход.

Филипп VI в тот момент решил, что его предали. Рыцарям, которые окружали его и стояли стеной за арбалетчиками, ожидая, пока те начнут бой, он приказал искромсать изменников. Ведь генуэзцы больше ни на что не годятся, только дорогу загораживают…

Иоанн Люксембургский, король Чехии, держался в стороне: он был слепым и велел привести себя на поле битвы, чтобы сражаться, но на самом деле принял участие лишь в последних столкновениях. Ему рассказали об истории с генуэзцами. «Скверное начало», — сказал он. После резни арбалетчиков союзники французского короля составили о последнем самое неприятное представление.

Теперь против английских лучников оставалась лишь французская конница. Кирасы и бацинеты плохо защищали ее от стрел, а от оружия было мало толку, поскольку оно было рассчитано на ближний бой.

Рыцари французского короля

Кого же в действительности напоминали рыцари, готовившиеся к атаке, подобно своим прадедам под Мансурой и отцам при Куртре или при Монс-ан-Певеле? На крестоносца и воина времен Бувина они еще походили общим видом: это были тяжеловооруженные всадники, крепко упиравшиеся в стремена, чтобы внезапно направить всю силу удара вперед, на острие копья. Тяжелым было их оружие и прежде всего копье — длиной добрых три метра, — сделанное из твердого дерева и снабженное железным наконечником, крепко зажатое под мышкой в ожидании сокрушительного удара, который, в зависимости от ловкости участников сшибки, повергал противника наземь либо выбрасывал в воздух атакующего. В турнире, где участники сшибались в каждой атаке, копье применялось широко, и слуги подавали другое, если первое ломалось. В бою, где за атакой следовала рукопашная, копье можно было использовать только раз; лучше было от него побыстрей избавиться и обнажить меч.

Этот меч со своим толстым двухлезвийным клинком, который удерживала цепочка в случае, если рукоять выскользнет из руки, весил не меньше. Он был достаточно длинным для конного боя, когда копье уже сломалось. И достаточно удобным для пешего, если упавший всадник мог подняться. Многие рыцари, и не из последних, будут обязаны спасением, а то и победой взмахам такого клинка. Но для благородного бойца вовсе не считалось недостойным пользоваться оружием, менее окруженным символическим ореолом, чем большой меч. Нужны были железные мускулы, чтобы вращать булавой — тяжелым шаром, утыканным шипами, который соединялся с древком короткой цепью. Что касается секиры, то именно ей в последние минуты битвы при Пуатье будет сражаться король Иоанн.

Всадника, обремененного наступательным арсеналом, не меньше сковывали и доспехи, которые должны были защитить его от преждевременной гибели. Ведь в идеальном случае рыцарь рассчитывал пленить противника и взять за него выкуп, а не убивать, как делает мужичье. Рыцарская мораль сурово судила грубых фламандских ремесленников, которые устроили при Куртре в 1302 г. первое из долгого ряда кровавых побоищ; в следующем году с ними за это поквитались, так же как в 1328 г. при Касселе. Убивали пехотинцев, сержантов и кутилье, лучников и арбалетчиков, всех, кто по сути не отличался от мужика, орудующего дубиной или ножом. Обезоруженного рыцаря или оруженосца не убивали; даже считалось хорошим военным тоном оказать ему почести и обращаться великодушно — благодаря этому его можно было дороже перепродать своим.

Именно в плане этого защитного доспеха, всегда слишком тяжелого и недостаточно надежного, силуэт рыцаря претерпел наибольшие изменения со времен крестовых походов. В бою почти никто больше не носил большого цилиндрического шлема, сжимавшего голову и затруднявшего обзор, даже если он еще и изображался на «конных» печатях. Большая часть конных бойцов приобрела легкие каски, бацинеты. Иногда на висках к бацинету шарнирно крепилось забрало; его поднимали в моменты, когда не было опасности.

Щит теперь был легким, маленьким и треугольным, его чаще всего вешали на шею, высвобождая левую руку, чтобы управлять конем. Большой щит XI в., щит соратников Вильгельма Завоевателя, который еще изображен на ковре из Байё, был рассчитан на защиту от дротиков — легких старомодных копий, которые метали, не рассчитывая вернуть. Эти времена прошли, и тяжелое копье разило как таран, а не как стрела. Щит при этом был совершенно бесполезен: получив в галопе удар копьем весом в двести фунтов в щит или прямо в грудь, сраженный всадник все равно летел наземь. В лучшем случае можно было отвести удар, нанесенный неловко… Что касается стрел, от которых мог бы защитить щит, они летели слишком быстро, и пытаться их парировать было бессмысленно.

Против стрелы или болта, меча или ножа имелся доспех. А какой доспех — это зависело от богатства каждого. Доспех богатого барона вызывал зависть скромного оруженосца, наступательное оружие которого часто было лучше защитного. Простая кольчуга, длинная одежда из гибкой проволоки, которая защищала от рубящего удара клинка, но не от колющего, считалась теперь недостаточной. Ее усиливали жесткими пластинками, способными отклонить удар, если не отразить его. Почти не встречалось «брони», где бы не были таким образом защищены жесткой чешуей грудь, руки и ноги. Эти пластинки из железа, вываренной кожи или из рога искусно сочленялись с кольцами кольчуги или просто пришивались к ним в зависимости от собственной технологии или желания ремесленника или самого воина. Богачи носили наборы таких «пластин» (plates), накладывавшиеся прямо на кольчугу. Менее зажиточные довольствовались тем, что подбивали шерстью, хлопчатобумажной тканью или кожей одежду на местах тела, наиболее чувствительных к удару, даже не приводящему к ранению. Такие доспехи не защищали от прямого удара копьем, но могли спасти от гибели при ударе копытом или перелома конечности при ударе чеканом.

Для коней это были последние бои в средние века. Известно, что эффективно лошадь защитить невозможно, кроме как на турнирах, где обычно никакой кутилье не подрежет ей сухожилия. Вскоре поймут, что кавалерийская атака в старинной манере стала бесполезной мясорубкой в преддверии настоящего боя, выявляющего, кто победит. Несколько «пластин» из железа, из рога или кожи пока защищали грудь и суставы коня; от этого вскоре откажутся, и от боя коней отстранят. Они будут использоваться для командования, наблюдения, разведки. Они будут незаменимым вспомогательным средством при проведении любого маневра. Без коней невоможны ни внезапные нападения, ни обходные движения, ни перекрытие дорог и захват мостов. Но сражаться будут пешими. В турнирном арсенале копье встанет в один ряд с большими нашлемниками и с длинными гербовыми налатниками.

Пока что Креси стал триумфом кутилье, головорезов, лучников, засевших в рощах в засаде, кольев, расставленных как поперек дорог, так и и на поворотах изгородей. Топор и булава взяли верх над копьем и длинным мечом.

Эдуард III не был трусом. Его личное поведение всегда будет безупречным с точки зрения рыцарской этики. Но там у него не было выбора средств. Против него была численность, за него — хитрость. Он обратит себе на пользу заходящее солнце, пересеченные изгородями поля, стрелы, отсрочивающие переход к ближнему бою. Он не мог позволить себе роскошь битвы по всем правилам, хотя был к этому готов. Войны в Шотландии против грубых горцев, незнакомых со всеми тонкостями турнирного искусства, научили Эдуарда III и его людей тактической гибкости и искусству приспосабливаться.