Концерт в криминальной оправе - Марк Фурман

Махом осушив стакан спирта, подкрашенного в аптеке зеленкой, дабы уберечь казенный дефицит от желающих выпить, он закусил салом, похрустывающей на зубах печеной картошкой. А как почувствовал под ложечкой разливающуюся теплоту, мыслями вернулся в прошлое.

Савельев вспомнил, что когда началась его вторая отсидка в лагере строгого режима, находившегося в двухстах километрах севернее Половинки, туда этапом пригнали и Михеева. Тот, только возведенный в ранг «вора в законе» ленинградской братвой, фактически не работал, на лесоповале числился кашеваром. В один из лютых дней, когда морозы доходили до сорока и сосновый молодняк со звуком, похожим на выстрелы, ломался от малейшего прикосновения, кашевар обделил горячим супом чем-то не угодившего ему паренька из-под Тамбова.

Мгновение спустя, тот черенком острозаточенной, как бритва, алюминиевой ложки распорол Михееву лицо от виска до подбородка. С неделю раненый отлеживался в санчасти, потом обоих убрали из лагеря. А как началась перестройка, Михеев неожиданно объявился в Половинке. Из бывшего зека-рецидивиста он превратился в самого богатого человека на побережье, возглавив золотоискательскую артель «Фарт», акции которой закупили на корню питерские дружбаны. Захиревшее производство уже через год поднялось на ноги. Теперь Михеев разъезжал на «Джипе» с двумя охранниками, но чаще пропадал в Москве. И вот такая смерть…

II.

После ухода участкового захмелевший санитар потянулся к потрепанной книге «Русские народные сказки», невесть откуда, оказавшейся в морге. Его хватило лишь на страницу истории о хитрой лисе и волке-рыбаке, оставившим по глупости в проруби свой хвост. Устав впотьмах от чтения, со слезящимися глазами, подкинув в печь пару поленьев, он предался воспоминаниям. Санитар наяву ощутил вкус той лагерной баланды, что когда-то разливал ему расстрелянный Михеев. Разморенный спиртом и едой, он задремал, как тут его разбудил условный стук в дверь.

«Похоже, медэксперта из Магадана подвезли, — мелькнула мысль у Савельева. — Скорее всего, ментовским вертолетом, что летает туда-сюда, как книжный ковер-самолет… Ох, как не хочется взрезать к ночи и с запойной башкой мертвое тело…»

Настойчивый стук повторился. Вслед за ним он услышал знакомый прокуренный басок Таньки Белошеевой:

— Открывай, Бегунок, аль выпимши с утряка, не слышишь, что ли? Я тут с прибылью и закусью. На дворе пурга занялась, вот и скоротаем время.

Белошеева, острая на язык девка, из бывших зечек, прозванная в народе Бесконвойной, еще недавно работала вместе с Николаем в этом же морге. Но после очередного запоя, когда чуть не сожгла избушку, была изгнана и теперь бомжевала, часто на правах боевой подруги навещая бывшего начальника.

Обрадовавшись появлению Таньки, Савельев подошел к двери, в полутьме шаря руками по щербатым сучковатым доскам. Едва прихваченная наледью дверь натужно открылась, как санитар, получив прямой удар в лицо, был сбит стремительно проведенной подсечкой. Лежа на полу, сглатывая солоноватую кровь, хлеставшую из разбитого носа, Селезнев разглядел силуэты трех неизвестных — одного высокого, двух пониже ростом, одетых в добротные овчинные полушубки, и Белошееву, уже протянувшую к буржуйке озябшие руки.

— Продажная сука, курва, ментовка, — возмущенно выкрикивал он первые, пришедшие в голову ругательства. — Халява, падаль!

— Заткнись, Бегунок! — сильные удары ногами, обутыми в тяжелые кожаные унты, прервали поток его ругательств. — Молчи, паскуда, покуда жив. В морге ишачишь, в морге и помрешь, — пригрозили ему.

Вскоре связанный, с кляпом во рту, задыхающийся Савельев услышал шум мотора. Деревянный остов сильно качнуло, со стола полетели на пол стаканы и початая бутылка спирта. Он с сожалением подумал о растекающейся по полу жидкости, как тут морг подбросило вверх, и послышался раздирающий скрежет полозьев о лед, постепенно сменившийся относительно спокойным ровным движением.

«Трактором зацепили, — отрешенно подумал Савельев. — Теперь уж все равно, куда повезут. Раз сразу не пришили, может и обойдется…»

Четырьмя часами спустя, вертолет с судмедэкспертом и прокурором-криминалистом из Магадана сквозь пургу, ветер и туман пробился к Половинке. Но когда прибывшие и встретивший их Андреев, пересев на армейский бронетранспортер, подъехали к заливу, их взору предстала лишь полузанесенная снегом старая баржа. Морг исчез, словно его не существовало или сдуло лютым северо-восточным ветром с материка. Лишь широкая колея да черноватые пятна солярки на запорошенном льду указывали, что строение увезли в неизвестном направлении.

— Дела-а-а, — протянул участковый, для порядка засняв обстановку с месяц назад полученным из области корейским цифровым фотоаппаратом. — Может, его к больнице отогнали? — предположил он, включив рацию.

Связь, однако, наладить не удалось. Как часто бывает с нашей спецтехникой, у рации, как назло, сели батареи. А когда бронетранспортер подъехал к больнице, там морга тоже не оказалось. Вскоре, выяснив, что местные трактора на месте и никуда не отъезжали, Андреев связался с областным УВД.

— Об убийстве Михеева уже доложено в Москву, — сообщил дежурный. — Пока из-за погоды задерживается самолет со спецгруппой и заместителем министра. Так что действуй, Максим, своими силами. Благо вертолет у тебя есть, криминалист опытный и пилоты надежные, из ветеранов. Как ветер стихнет, прошарьте все побережье и окрестные поселки. Периодически выходи на связь…

Послышался сухой щелчок, протяжные гудки, и майор Андреев остался один на один со своими проблемами.

… Ослабевший после выпитого и жестокого избиения санитар, камнем, брошенным на дно, провалился в тяжелый беспокойный сон. Затылок, словно налитый чугуном, распирала боль, он просыпался и засыпал вновь, всхрапывая и задыхаясь от спекшейся в носу крови. Какое-то время казалось, что он едет на печке вместе с Емелей-дурачком, тем самым, о котором рассказывалось в его единственной книге. Они пьют водку, веселятся, Емеля играет на гармони, а ему зачем-то связал руки жестким кожаным ремешком. Он просит Емелю развязать его, ослабить узлы, ругает матом, лагерными словами, но тот прикидывается, что не слышит и, оголившись, то и дело соскакивает с печки, совершая вокруг нее безобразный танец.

Сквозь полудрему он слышал, как в углу у окна, на затертой до дыр медвежьей шкуре, бандиты по очереди трахали Таньку. Та сопротивлялась, больше для виду, смеялась, что-то болтала, жалуясь на сквозняк из форточки и недостаток спиртного. В какой-то миг он ощутил накативший жар в паху и острый приступ желания. Затем оно так же быстро угасло, как затухает плохо зажженная свеча, сменившись воспоминаниями об охоте на медведя. Того самого черного исполина, уложенного только с пятого выстрела, на драной шкуре которого сейчас возлежала пьяная Белошеева.

Видения и странный сон с Емелей, тоже присоединившимся к оргии, перемежаемые то сладострастными стонами, то гневными выкриками Таньки, тянулись бесконечно долго. И вдруг — разом пропали. Сквозь завыванье ветра, хлопанье неплотно закрытых ставень, Савельев услышал натужный рев мотора. Морг раскачивало, швыряло то вверх, то вниз, будто баржу на море, когда его в переполненном зеками трюме везли с Большой земли на Сахалин…