Шарлотта Исабель Хансен - Туре Ренберг

Ярле покачал головой:

— Нет, это она жила тогда в Суле. Хансен.

— Хансен! — Хассе вздрогнул. — Да-а, в один прекрасный день ты направляешь лампу накаливания на эдакий брызговичок из народной глубинки, Анетту Хансен из Суды. Ты пьяный. Пьяный вдрызг. Тебя зовут Ярле Клепп. Тебе семнадцать лет. Вот так вот. У тебя прыщи. Вот так вот. Ты читаешь Буковского, и смотришь фильмы Джима Джармуша, и слушаешь индустриальный рок, но ты не знаешь, кто же ты такой. — Хассе снова потянулся всей спиной и руками. — Семнадцать. Прыщи. Джармуш. Буковски. Индустриальный рок. Но вот начинается жизнь — ты взрослеешь — ты ощущаешь в себе тягу к чему-то большему, но к чему? К чему? Ты покачался на волнах у школьницы, но ты понятия не имеешь о том, что ты сотворил и какое ископаемое осталось после тебя. Так что ты уходишь в море. Ты оказываешься в другом городе. Тебя распирает человечностью. Ты пытаешься поставить на ноги этого хрупкого индивида — себя самого. Эмансипация. Дедикация.

Ярле посмотрел на часы. «Скоро уже пора сматываться», — подумал он.

— У меня теперь есть дочь, Хассе, — сказал он с легким раздражением. — От тебя не требуется раздувать из этого больше того, что есть. У меня на руках оказалась дочь. А мне, к чертовой матери, никакой дочери не надо, ясно?

— Да, но я именно это и говорю!

— Нет, ты говоришь не именно это. Ты выпил, тебя занимает твоя собственная персона, ты пытаешься все это драматизировать, вот что. Я тебя знаю. Может, это все и забавно, но только не сейчас, о’кей?

— Драмати… — Хассе развел руками, — драматизировать?! Блин, Ярле, ну ты меня разочаровал! Хассе пытается тебе показать, что тут прослеживается некая линия, а ты… — черт, ну до чего же, к чертовой матери, больно, тут вот, в спине! — я пытаюсь тебе показать, что тут прослеживается некая линия, так, а ты… что, не так? Die Niemandsrose!

Хассе вытянул правую руку в сторону и удрученно посмотрел на Ярле.

— Чего-чего? — Ярле причмокнул губами. — Die чего?

Арилль одобрительно кивнул из-за газеты.

— Делан, — сказал Хассе снисходительно. — Die Niemandsrose. Дочь твоя!

— Es ist alles anders, als du es dir denkst, — донеслось монотонное заунывное бормотание из-под «Моргенбладет», — als ich es mir denke, die Fahne weht noch, die kleine Geheimnisse sind noch bei sich…

Ярле обессиленно покачал головой.

— Die kleinen Geheimnisse sind noch bei sich… — Хассе кивнул, припоминая. — Чертовски здорово сказано: die kleinen Geheimnisse sind noch bei sich, хрен…

Ярле поднял глаза. Действительно, это было чертовски хорошо сказано.

— …sie werfen, — продолжал Арилль все с той же однообразной интонацией, — noch Schatten…

— Schatten, — повторил Хассе, стараясь вспомнить дальше, — да, Schatten, Schatten, Schatten… черт, ну до чего же чертовски хорошо…

«Schatten, да, — подумал Ярле. — И действительно ведь так. Тени. Тени. Тени…»

— …davon lebst du, — закончил Арилль, лицо которого все так же было скрыто за «Моргенбладет», — leb ich, leben wir[11]

Мощно.

Davon lebst du.

Несмотря ни на что.

Leb ich. Leben wir.

Ярле провел языком по зубам.

Трое старшекурсников сидели, размышляя. Литература. Жизнь. Маленькие тайны, которые держались поодиночке, которые отбрасывали тени. Сильно это показалось им всем троим.

Ярле нарушил молчание:

— У меня теперь есть дочь. Вот в чем проблема. — Он вздохнул. — Она, безусловно, сладкая, как карамелька, и отец ей, безусловно, необходим, это так, но я не чувствую необходимости в дочери. Я Пруста изучаю, черт подери. Пруста!

Хассе кивнул. Он хлопнул Ярле по спине:

— Ну-ну, успокойся, папаша. — Хассе глотнул пива прямо из бутылки. — Такая, к черту, буря эмоций, вся эта история — Хассе вполне в состоянии это понять. Все, все в порядке. Ведь правда, Арилль, все в порядке?

Оба повернулись к Ариллю, который по-прежнему читал «Моргенбладет».

— Арилль, правда же, все в порядке?

Вид у Арилля был такой, будто ему не нравится, что ему мешают читать, он наобум ткнул пальцем в какое-то место в лежавшей перед ним газете и сказал:

— Здесь статья о Бергмане на две страницы. В «Моргенбладет». Сравнительный анализ «Тишины» и «Причастия».

— Что? — Уголки рта у Ярле опустились, а брови взлетели на лоб.

— Что? — Хассе заинтересованно наклонился к Ариллю.

— Да-да, — сказал Ярле. — Наверняка скоро напечатают и мою статью о Прусте. Должны же они ее напечатать!

— Верняк, — подтвердил Хассе. — Смеешься, что ли? Ясно, напечатают.

— Братья мои… — сказал Арилль и резким движением отложил газету в сторону, — братья мои наплодили черт знает какую кучу детишек.

Хассе и Ярле осторожно повернули головы в сторону приятеля. Они опасались сказать что-нибудь из страха, что он замолкнет.

— В общей сложности восьмерых, — продолжал Арилль. — Восемь ребятишек. Я дядя восьмерых ребятишек. Нда. Хокон и Брюньяр — это близнецы, а еще София, Осхильда и Сельма и, наконец, это Юна, Силья и Сюнна, и вот у нее зрение что-то около минус семи на обоих глазах. Когда я приезжаю домой летом и на Рождество, вокруг просто кишит ребятня. По-моему, никто уже и не замечает, что я приехал. Я ухожу гулять к морю во время отлива и собираю ракушки. Вечерами я сижу в старом сарае для лодок и перебираю сгнивший невод отца, слушая, как все эти ребятишки, которым я прихожусь дядей, с воплями носятся по большому яблоневому саду моих родителей. Они и не знают, что я существую. И в общем, это еще вопрос, существую ли я.

Хассе сглотнул.

Ярле сделал то же самое.

Ну и денек. Ну и воскресный денек!

Трое приятелей посмотрели друг на друга, и каждый почувствовал, что они стали друг другу значительно, значительно ближе.

— Es ist alles anders, — прошептал Хассе севшим голосом, — als du es dir denkst.

— До чего же, черт дери, верно! — сказал Ярле и долил остатки пива. Он поднялся. — Ну вот, как бы то ни было, я здесь больше сидеть не могу. Они меня ждут. Лотта и Грета. Черт, дьявольски классный вечер сегодня получился. Просто невероятно здорово, что есть у тебя место, куда можно прийти выговориться и где тебя поймут. Спасибо за участие. Вы ну очень меня поддержали.

— Но это же естественно! — сказал Хассе. Мы же не из камня сделаны, хоть мы и интеллигентные люди. Так или не так, Арилль?