Эволюция эстетических взглядов Варлама Шаламова и русский литературный процесс 1950 – 1970-х годов - Ксения Филимонова

Солженицына, современная литературная жизнь не нашли отражения в сохранившихся записях Шаламова 1970-х годов.

Варлам Шаламов в контексте лагерной прозы и мемуаристики

В 1962 году, после публикации «Одного дня Ивана Денисовича» в СССР, В. Шаламов и А. Солженицын обсуждали судьбу «лагерной» темы в литературе. Ноябрьский номер «Нового мира» стал сигналом для многих тысяч прошедших сталинские лагеря о том, что теперь на эту тему можно говорить публично. В адрес редакции журнала начали приходить письма с личными историями, мемуарами и художественными текстами на эту тему. Диалог двух писателей был посвящен размышлениям о том, откроет ли «Один день» эту тему для всех или закроет ее навсегда. Солженицын вспоминает об этом в статье «С Варламом Шаламовым»:

В один из средненоябрьских дней, когда «Иван Денисович» был только-только напечатан, мы впервые встретились в комнатушке отдела прозы «Нового мира». Он был крайне взволнован событием (теперь имея в виду, что же будет с «Колымскими рассказами»): по своей болезненной манере нервно подергивал вытянутым бритым лицом, как бы закусывал сдвинутой челюстью и размахивал предлинными руками. Из его первых фраз было: что идет повсюду спор – будет ли мой рассказ ледоколом, таранящим дорогу и всей остальной правде, лагерной и не лагерной, либо (и Шаламов склонялся так): это – только крайнее положение маятника, и теперь покачнет нас в другую сторону. Я, хоть и ожидал вскоре зажима меня самого – но лишь потому, что все прочее мое обнаружится куда острей «Денисовича», а в общем движении, я думал, прорыв продолжится и будет значительный. Нет, пессимизм Шаламова оказался верней [Солженицын 1999: 163].

Отношение Шаламова почти ко всей «лагерной» прозе было изначально отрицательным: никакой текст, написанный по канонам русской классической или современной советской литературы, не был возможен для описания такого опыта. К 1970-м годам его собственный метод и теория новой прозы были уже сформированы и применены в «Колымских рассказах». В записях и переписке положительных упоминаний других произведений было очень мало – Шаламова эстетически или морально не удовлетворяло почти все, что было создано на эту тему. Установить точно, что именно из такого типа литературы он читал, возможно по официальным публикациям, датировкам произведений, имевших обращение в самиздате[57], и письмам Шаламова друзьям-лагерникам Лесняку, Грозденскому и Добровольскому, рецензиям на новомирский самотек. С. Ю. Неклюдов подтверждает тезис, что у Шаламова были серьезные претензии к такого рода текстам:

Мне кажется, что в основном все, что было в то время написано и тем более попадало в печать, его не устраивало. Кроме Солженицына, он был по особому счету. Мне помнится, что он отрицательно отнесся к книжке Гинзбург «Крутой маршрут», я помню, что он раздраженно говорил о ней.

Были какие-то мемуары опубликованные, и они действительно были неприятные, потому что заканчивались в том смысле: «А теперь восторжествовала справедливость и как все замечательно».

Я не помню, когда он прочитал «Архипелаг ГУЛАГ»[58]. Помню, как он читал первые вещи, которые вышли в «Новом мире». И потом уже самиздатовские «В круге первом» и «Раковый корпус», а потом уже тамиздатовские «Ленин в Цюрихе» и «Бодался теленок», но это уже намного позже. Не помню, чтобы он кого-нибудь одобрял из пишущих на данную тему, но я не исключаю, что ничего достойного, на самом деле, вокруг и не было. Масштаб его и Солженицына был несопоставим с тем, что было другое. Он о себе понимал вполне адекватно и очень много [Неклюдов].

Официально в СССР опубликованы были четыре рассказа А. Солженицына – «Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор», «Случай в Кречетовке», «Для пользы дела». В 1965 году «Новый мир» напечатал мемуары генерала Горбатова [Горбатов]. В самиздате вышли романы Солженицына «Раковый корпус» (1963–1967) и «В круге первом» (1955–1968). Уже в 1965 году Шаламов знакомится, как он пишет, с «мемуаром» «Крутой маршрут» Е. Гинзбург. Свои впечатления он изложил в письме А. И. Солженицыну от 29 мая 1965 года. Он очень доверительно, но нелестно высказался о книге[59]:

Недавно мне пришлось познакомиться с мемуаром «Крутой подъем» и встретиться с его автором, некой Гинзбург. Твардовского не обманывает чутье, когда он отказывается печатать это произведение, как Вы мне рассказывали. Со стороны чисто литературной – это не писательская вещь. Это – журналистская скоропись, претенциозная мазня. Чего стоят стихотворные эпиграфы к каждой главе? Материал такого рода не может иметь стихотворных эпиграфов, но вкус автора воспитан на женских альбомах провинциальных гимназий. Но дело, конечно, не в стихах и не в полной неспособности дать картину, оценить и т. д. Не в отсутствии скромности автора. Дело гораздо хуже.

Года два назад в Солотче Вы просили меня указать на черты некоего характера, необходимого Вам для работы. Пишите этот задуманный портрет с Гинзбург – не ошибетесь. Я очень, очень жалею, что согласился на это свидание. В любой день и час готов побеседовать с Вами об этой даме подробнее [Шаламов 2013: VI, 213].

В этом письме отражено главное требование Шаламова к «лагерной прозе»: в ней не может быть дурновкусия, претенциозности и того, что здесь он называет «журналистской скорописью». Обращаясь к другим, уже рассмотренным документам («Заметки рецензента», «О новой прозе»), можно уточнить претензии Шаламова: газетные штампы, фельетонность, язык газетных статей, отсутствие художественного анализа наблюдаемых явлений даже при очевидной достоверности описываемого, неумение обобщить опыт художественными средствами. Все это, по мнению Шаламова, было в повести Е. Гинзбург.

Вторая важная для Шаламова мысль по отношению к лагерной прозе: она не может быть смешной. Проза, описывающая катастрофический опыт, не может содержать никакого намека на юмор. С. Ю. Неклюдов характеризует Шаламова как человека мрачного, мизантропичного, лишенного какой-либо склонности к юмору. Однако рассказ «Инжектор» из первого цикла «Колымских рассказов» может поставить под сомнение это утверждение. В рассказе цитируется объяснение начальником смены пятидневного простоя в связи с неисправным инжектором, который не работает на пятидесятиградусном морозе. В ответ на объяснительную записку начальник лагеря требует отстранить от работ осужденного Инжектора, арестовать и начать расследование по факту срыва работ:

За отказ от работы в течение пяти дней, вызвавший срыв производства и простои на участке, з/к Инжектора арестовать на трое суток без выхода на работу, водворив его в роту усиленного режима. Дело передать в следственные органы для привлечения з/к Инжектора к законной ответственности [Шаламов 2013: I, 87].

Неожиданно среди «Колымских рассказов» появляется анекдот в духе тыняновского «Подпоручика Киже».

Именно смех и юмор Шаламов