Сталь - Anne Dar

к себе и целовал в губы с проникновением в рот до тех пор, пока я не переставала сопротивляться. Зачастую, то есть в большинстве случаев, подобные перемирия практически сразу заканчивались сексом за каким-нибудь деревом или в постели его номера, но в этот раз я не хотела, чтобы всё так случилось. Я хотела от него искренних извинений, хотела, чтобы он перестал так остро ревновать меня ко всем, кто считает меня красивой, а таких людей была масса, так как внешней красотой я и вправду не была обделена с тех пор, как пережила свой тяжёлый подростковый возраст, и хотела чтобы он начал наконец верить в мою верность ему. Поэтому, когда он в очередной раз попытался меня притянуть к себе, я просто выплеснула ему в грудь холодную ключевую воду из чашки и, пока он пытался понять этот жест, ушла прочь, собирать свои вещи.

Нам оставалось до лагеря всего полдня пути, во время перехода Гарднер пытался со мной проделать свою стандартную схему перемирия ещё пару раз, но всякий раз я обрывала ему удовольствие лёгкой победы. Я видела, что с каждой пройденной милей он злился всё больше и больше, и знала, что, скорее всего, по возвращению в лагерь всё закончится жёстким сексом, но не хотела верить в это. Кажется уже тогда я хотела поставить ему ультиматум: либо мы меняем ракурс своих отношений, что подразумевает способность к диалогу и к осознанным извинениям в серьёзных конфликтных ситуациях, либо нам необходимо будет взять паузу. Мне совсем не хотелось думать о том, как бурно Гарднер с его “вспыльчивым темпераментом” и всепоглощающей страстью ко мне может отреагировать на моё предложение устроить перерыв в наших отношениях. И всё же, спускаясь в тот день с горы, я понимала, что по возвращению в лагерь сделаю это – разбужу спящий вулкан, пусть он и угрожает сжечь всё в пределах своей досягаемости. Ведь рано или поздно извержение закончится и выжженная почва вновь станет плодородной… Примерно такие мысли крутились у меня в голове в то утро.

В начале второй половины дня мы начали стандартную процедуру спуска в ущелье на альпинистских верёвках, в привычном месте и с привычным снаряжением. После попадания в ущелье до лагеря нам оставалось всего полчаса размеренной ходьбы. Я проверяла крепление у двух туристов, в то время как Гарднер взял на себя трёх других. Проверив у своих, я уточнила у Гарднера, проверил ли он, достаточно ли надёжно закрепили своё снаряжение те туристы, которых он взял на себя. Он сказал, что проверил. Он определённо точно сказал, что проверил! Я до сих пор помню, что он сказал мне это… Поэтому я не проверила то, как те трое туристов закрепились – я доверяла Гарднеру куда больше, чем он мне. Поэтому я его не ревновала, поэтому не перепроверяла крепления вверенных ему туристов, которых, как он мне сказал, он отконтролировал.

Среди тех трёх туристов, крепления которых должен был проверять Гарднер, был парень, накануне пытавшийся со мной флиртовать. Высота была небольшой, меньше, двадцати метров, но она оказалась достаточной, чтобы разбиться насмерть. Парень был предпоследним спускающимся – обычно первой спускалась я, затем все туристы и только после спускался Гарднер, как сопровождающий гид. Я не видела, как он падал, а когда оторвала взгляд от своих шнурков, которые тщательно завязывала, он уже лежал распластавшись на камнях. Он мог бы упасть удачно, но упал головой на булыжник. Судмедэкспертиза установила, что смерть наступила мгновенно. Но тогда, увидев его с разбитой головой, я ещё не знала, что он мёртв. Я пыталась нащупать пульс, открывала его веки, подносила своё карманное зеркало к его носу… Потом я выкинула то зеркальце, очередной мелкий презент Гарднера.

Четверо оставшихся туристов сразу же бросились к лагерю. Позже мы получили выговор за то, что отпустили туристов без хотя бы одного гида, вместо этого вдвоём оставшись у тела. Но на момент вынесения официального выговора мне уже было по барабану – так совпало, что в тот день, спустя трое суток после произошедшего, я пришла к директору с заявлением об увольнении, а он, не зная об этом, объявил мне выговор. Увидев моё заявление, он порвал его на мелкие клочки, сказав, что никуда меня не отпустит, но, естественно, ему пришлось мне уступить уже спустя десять минут нашего откровенного разговора – я была непреклонна, а этот старик всегда очень хорошо ко мне относился, чтобы не понять моего состояния и решения.

Пока мы дожидались помощи у тела туриста, между мной и Гарднером произошёл эмоциональный и максимально лаконичный диалог. Как только туристы исчезли из поля нашего зрения, я выпалила, пытаясь словить бегающий взгляд Гарднера:

– Ты проверял его крепёж?!

– Нет.

От столь короткого и максимально понятного ответа моё сердце в буквальном смысле остановилось, и только на следующем выдохе продолжило свой бой:

– Ты ведь сказал мне, что проверял!

– Да проверял я, проверял!

– Но ты ведь только что сказал…

– Я проверил, понятно, Теона?! Но когда я отошёл от него, он ещё что-то делал с верёвкой! Я за его действиями не следил!

Я была в самом настоящем шоке. До того злосчастного момента в моей практике ничего подобного не случалось… Я никогда не теряла туристов. Да что там: до сих пор я никогда не видела трупов так близко!

…Нас допрашивали в местном полицейском участке провинциальные полицейские из разряда тех, которые кроме собственноручно подстреленной утки в глаза больше не видывали трупов, преждевременно отправивших душу на тот свет по неестественным причинам. Обоих полицейских я отлично знала, они пару раз ходили в горы с сыновьями в моей с Гарднером группе, так что отношения у нас были, если можно так выразиться, доверительные. Из оперы: городок маленький, все друг друга знают, все друг другу улыбаются и машут, хотя за спиной скалятся и ненавидят. В общем, полицейские были лояльными – помнили, как я помогла одному из них похвастаться перед его младшим сыном словленой черепахой, а Гарднер научил одного из них разжигать огонь без помощи газовой зажигалки… В итоге допрос продлился хотя и долго – целый час – закончился он тем, что нас отпустили с пожеланиями спокойной ночи. Вот только никакой спокойной ночи быть у нас, а может быть только у меня, не могло.

Мы вышли на парковку полицейского участка в восемь часов вечера, но из-за темноты, рассекаемой всего парой тусклых фонарей, и гнетущей нелюдимости казалось, будто в окру́ге сейчас глубокая ночь.

– Если хотел