Елизавета Петровна - Николай Павленко

Детально разработанный план переворота отсутствовал: надлежало собрать, по одним известиям, 300, по другим — 500 человек, разделить их не то на два, не то на три отряда и двинуться одному из них во дворец, к государыне в спальню, взять ее под стражу и умертвить. Другой отряд должен был обезоружить лейб-кампанию, а если она окажет сопротивление, то всех их переколоть.

Все это оказалось несбыточной мечтой. Когда же к «заговору» попытались привлечь лейб-гвардии каптенармуса Пирского, тот поспешил с доносом в Тайную канцелярию.

Во времена Анны Иоанновны обвиняемые подверглись бы суровой каре — в лучшем случае им отрубили бы головы. При Елизавете, давшей обет не казнить никого из подданных, приговор, утвержденный ею 13 декабря 1742 года, после продолжительного следствия с применением пыток был, по меркам того времени, сносным: все трое были всенародно биты кнутом на Красной площади, Турчанинову вырезали язык и ноздри, а Квашнину и Снавыдову — ноздри, и всех отправили на каторгу в Сибирь.

Саксонский посланник Пецольд сообщал еще об одном заговоре, существование которого источники отечественного происхождения не подтверждают. В депеше от 12 марта 1743 года он доносил в Дрезден: «Человек четырнадцать из лейб-кампании, недовольных тем, что им уже не оказывают более того почета и той внимательности, каким они прежде пользовались, составили план убить камергера Шувалова, тайного советника Лестока и обер-шталмейстера Куракина, как главных виновников своего несчастья, и снова возвесть на престол несчастного Иоанна Антоновича. Исполнение всего этого принял на себя один унтер-офицер лейб-кампании, которого до тех пор причисляли к тайным фаворитам императрицы, так как ему было удобнее других выполнить это в отношении личности самой императрицы; но, вероятно, сверх приведенных были еще другие причины к заговору, потому что кроме лейб-кампанцев в нем участвовали также тафельдекер, подносивший императрице вне обеда холодные блюда, и один камер-лакей. Когда некая госпожа Грюнштейн (супруга доверенного лица императрицы. — Н. П.), которую также хотели втянуть в заговор, донесла обо всем, то дело повели так, как всегда бывало в подобных случаях (например, при заговоре Турчанинова), то есть скрыли от публики, что речь шла о чем-то опасном, и выставили, будто те лица схвачены и арестованы за кое-какие шалости и домашние дела. Для этого их даже не сажали в крепость, а свезли в Летний дворец.

Между тем не могу достаточно описать вам весь страх и ужас, распространившиеся с тех пор при дворе. Куракин несколько дней сряду не смел ночевать у себя дома; сама императрица распорядилась так, что часов до 5-ти не ложится спать, сидит с компанией, и потом спит днем, отчего со всяким днем все более и более растет беспорядок в делах и докладах». Сообщение Пецольда, содержащее множество подробностей, внушает доверие — у правительства действительно не было резона именовать намерение лейб-кампанцев заговором, оно попыталось выдать эпизод за их проказы.

В тот самый день, 13 декабря 1742 года, когда императрица подписала приговор о наказании Турчанинова и его сообщников, она отправила указ Салтыкову с повелением Брауншвейгскую семью перевезти из Риги в Динамюнде. Указ не объяснял причин переселения, но не подлежит ни малейшему сомнению, что он был своего рода ответом на «заговор» Турчанинова. С этим заговором связан еще один указ, инициатором которого была императрица. Еще в октябре 1742 года она выразила недовольство Салтыкову в связи с дошедшими до нее слухами о его мягком обращении с заключенными: «Уведомились мы, что принцесса Анна вас бранит, також, что принц Иоанн, играючись с собакою, бьет ее в лоб, а как спросят: „Кому де, батюшка, лоб отсечешь?“, то он ответствует, что Василию Федоровичу (Салтыкову. — Н. П.), и буде то правда, то нам удивительно, что вы о том нам не доносите». Елизавета потребовала «о том смотреть, чтоб они вас в почтении имели и боялись вас».

Информация оказалась ложной, Салтыков ответил, что ничего подобного не было, что принцесса и ее супруг относятся к нему с должным почтением и никаких «противностей» ему не чинят.

В крепости Динамюнде, специально оборудованной для содержания заключенных, им довелось быть недолго. В июле 1743 года по столице разнесся слух о раскрытии нового заговора, к которому оказались причастными более влиятельные персоны, чем Турчанинов и его сообщники. 25 июля в три часа ночи генерал Ушаков, генерал-прокурор Сената князь Трубецкой и гвардии капитан Григорий Протасов арестовали подполковника Ивана Лопухина, а к его матери был приставлен караул и опечатаны ее письма.

Дело началось с того, что поручик кирасирского полка лифляндец Бергер, получив назначение в Соликамск начальником караула при сосланном туда графе Левенвольде, явился к Лестоку с важным сообщением. Этим доносом Бергер надеялся освободиться от назначения в глухую провинцию. Сообщение пришлось так кстати Лестоку, что он пообещал лифляндцу не только избавить его от новой службы, но и выдать вознаграждение.

Бергер донес о просьбе подполковника Ивана Лопухина передать по поручению его матери статс-дамы Натальи Федоровны Лопухиной поклон ее бывшему любовнику Левенвольде, а также пожелание не отчаиваться и твердо надеяться на лучшие времена. Какие же выгоды собирался извлечь Лесток из этой информации?

В его голове родился план крупной интриги, рассчитанной на то, чтобы свалить вице-канцлера Алексея Петровича Бестужева-Рюмина или на худой конец хотя бы подорвать доверие к нему императрицы.

Дело в том, что опытный дипломат и интриган Бестужев оказался в ссылке после ареста Бирона, которому он оказывал не в меру ретивую поддержку при назначении его регентом. После ссылки Остермана Елизавета оказалась без опытного руководителя внешнеполитического ведомства. По совету Лестока Бестужева вернули ко двору в прежней должности вице-канцлера. Лекарь рассчитывал, что обязанный ему Бестужев станет его марионеткой. Но Елизавета Петровна как в воду глядела, предупреждая француза, что тот протежирует Бестужева на свою голову. Действительно, вице-канцлер отверг союз с Францией, которого домогались Шетарди и Лесток, и остался убежденным сторонником традиционного союза с Австрией и сближения с Англией.

Портрет графа И. Г. Лестока, лейб-медика Елизаветы Петровны. Гравюра Иоганна Давида Шлойена Старшего. Пер. пол. XVIII в.

Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

Основную роль в дискредитации своего противника Лесток отводил подруге Лопухиной, графине Анне Гавриловне Бестужевой, супруге гофмаршала Михаила Петровича, родного брата вице-канцлера.

Иван Лопухин в состоянии подпития разоткровенничался с Бергером, заявив ему: «Был я при дворе принцессы Анны камер-юнкером в ранге полковничьем, а теперь определен в подполковники и то не знаю куда». Виновницей своей неудачной карьеры Лопухин считал императрицу, незаконно занявшую трон: «Государыня ездит в Царское Село и напивается, любит английское пиво и для того берет с собою непотребных людей… ей наследницею и быть было нельзя, потому что она незаконнорожденная». Чем дальше, тем больше раскалялся Лопухин.