Тамерлан - Жан-Поль Ру

Османский фронт заметно опустел. Продолжали биться одни сербы, ведомые Стефаном Лазаревичем, а также янычары, окружившие своего падишаха, закрепившегося на некоей высотке. Они погибали, но не сделали ни единого шага назад. Стоило ли погибать всем до последнего и разыгрывать последнюю карту, возможно, способную спасти империю? Стефан Лазаревич пытался убедить своего господина в абсолютной необходимости оторваться от противника, пока еще не было поздно; но император отказался от этого варианта, и Стефан Лазаревич решил отступить, чтобы хотя бы прикрыть отступление премьер-министра и государева сына.

Баязид сражался до наступления ночи. Когда кончились последние силы и надежды и он, наконец, решил бежать, обнаружилось, что средств для этого у него нет. С тремястами верных людей, с саблей в руках и воодушевляемый поразительным мужеством, он сумел пробиться сквозь вражеские ряды и во весь опор погнал коня прочь с поля битвы; однако его настигли и привели к Тамерлану.

Сидя в царском шатре, Великий эмир, отдыхая после боя, играл в шахматы; и вот Махмуд-хан, джагатаидская марионетка, привел к нему Баязида, измученного, истерзанного, покрытого пылью, но отчаянно вырывавшегося из вражеских рук. Тимур принял его учтиво и поместил в палатку, охранявшуюся эмирами. Некоторые историки напрасно утверждают, будто бы он держал Баязида в клетке, которую позволял ему покидать единственно затем, чтобы воспользоваться им как подставкой, когда необходимо было сесть на коня.[14] Скорее всего он даже проникся своего рода приязнью к тому, кто, несомненно, являлся великим воином и потому его восхищал. Тимур полюбил Баязида за то же, за что любил и Тохтамыша (первого, правда, в меньшей степени): за их талант, уступивший его непобедимости. Не исключено, что он вполне мог впоследствии восстановить Баязида в былых правах. Увы, этому состояться было не суждено. [116]

Утратив все — империю, армию, богатства, славу, свободу, семью, — отчаявшийся Баязид умер в Акшехире от закупорки сосудов 9 марта 1403 года. Тамерлан выказал то величие души, которое его не покидало даже в часы тягчайших злоупотреблений: он повелел доставить тело несчастного в азиатскую столицу его царства, в Брусу, и похоронить как османского султана. Баязид почиет в мавзолее мурадийского некрополя.

Тимур был не прочь поймать Сулеймана и прибрать к рукам казну Османов; такова была гангстерская черта его характера. Он не сумел ни того ни другого. Битва за Анкару завершилась беспорядочным бегством Баязидовых войск, но прозорлив был великий визирь, увезя с собою принца; разумно поступил и Стефан Лазаревич, когда защитил его во время бегства. Османские силы уничтоженными не были, оставаясь в полной сохранности в Европе; частично сохранились они и в Анатолии.

Когда 3 августа 1402 года Джагатаиды пришли в Брусу, Сулейман и его казна уже находились по ту сторону Дарданелл. Венецианцы, которые контролировали проливы, в помощи побежденным отказали; иначе поступили генуэзцы. Тем не менее Тимуру достались в добычу огромные богатства: для того чтобы их увезти, потребовалось около двухсот верблюдов. Бруса сгорела. Утверждают, будто бы Великий эмир взошел на Битюнийский олимп (Улу Даг), чтобы полюбоваться тем, как полыхал этот город, растекшийся на пространстве в пять километров по склону горы; говорят также, что его там не было и что набегом руководил его внук Мухаммед-Султан, имевший под своим началом то ли четыре, то ли пять тысяч воинов. Как бы там ни было, ни один памятник Брусы от пожара не пострадал.

Тем временем другой внук, Абубекр, спешил в Никею (Изник), город стародавних вселенских соборов, «убивая и грабя все на своем пути, крадя все то, что наворовали и накопили турки». Там и здесь сновали конные уроженцы великих азиатских степей, появляясь с огнем и мечом то в Конии (Икониум), то в Айдине, то в Анталии и Эфесе, то в Фокее и Пергаме… Еще и теперь можно услышать рассказы о том, как Тамерлан долго ходил среди развалин этого города. Думал ли он о бренности человеческого творения? Возможно, да, ибо часто можно было услышать от него речи подобного рода. [117]

Принося в жертву своему мечу каждого встречного мусульманина, Тимур иногда вспоминал, что принадлежал к их числу. Он всегда маскировал под «священную войну» всякую, им начатую, но таковой не являвшуюся. Время от времени ему требовалось доказывать, что он является защитником ислама. В Анатолии он умертвил гази, что поставило в затруднительное положение его пропагандистские службы. Тогда ему пришло на ум, что для оправдания славной, но неправедной Анатолийской кампании следовало бы захватить Смирну, город, принадлежавший родосским рыцарям, овладеть которым Османы не сумели. Он блокировал его 2 декабря 1402 года; по миновании двух недель Смирна пала. Баязид же топтался у ее стен лет двенадцать.

Одержанный тогда успех является лучшим доказательством эффективности и мощи Тимурова воинства, а также шедевром остроумия и отваги. Стоя перед большим портом Смирны, Тимур понял, что надлежало изолировать его от моря, чтобы лишить возможности получать подкрепление и провизию водным путем. Однако судами он не располагал; на морских просторах хозяйничали христиане. Возникло решение соорудить гигантскую дамбу из бревен и покрыть их шкурами. Горожане смеялись. Хохот сделался тише, когда увидели, что строительство продвигается вперед и что остановить его не удается бросаемыми камнями и факелами. Прикрываемые без устали трудившимися лучниками, «саперы» делали свое дело, так что, когда прибыла долгожданная помощь с Кипра и Родоса, было уже слишком поздно. Вместо ядер в матросов-христиан полетели недавно отрубленные головы. Настал день, и в городе началась ужасающая резня.

Отовсюду прибыли заверения в почтении и подчинении: и из Лесбоса с Кио, и из Перы с Требзоном, и, наконец, из Византии. Поздравительные грамоты прислали Карл VI Французский и Генрих IV Английский. Каир покорно объявил себя вассалом. Тамерлан оказался своего рода всемирным арбитром. [118]

Никаких новых замечательных свершений в Анатолии Тамерлана уже не ждало. Однако перед тем как ее оставить, он продемонстрировал еще одно доказательство своего «гения», захватив Эгридир и истребив его население. Затем он вышел на великий караванный путь, пролегавший через Конию, Ак-Сарай, Кайсери, Сивас, Эрзинджан, Эрзурум и Тебриз, уведя с собой шестьдесят тысяч татар (коих Ильхан Хулагу поселил на анатолийском плоскогорье), намереваясь оставить их в Хорасане.

Смерть Баязида, наступившая 9 марта в Акшехире, не оставила его безразличным; более того: она произвела на него сильное впечатление. Вскоре за нею последовали другие кончины. Тимур вступал в период трауров. Едва сомкнулись очи Баязида, как тот, кто взял его в плен под Анкарой, Махмуд-хан, тоже скончался. То был второй хан-Чингисид, посаженный Тимуром на трон, и у него уже не было ни желания, ни мужества заменить кем-нибудь этого верного товарища по оружию. Надо ли было в сложившейся обстановке оставаться в тени Чингисида? 13 марта 1403 года Мухаммед-Султан, сын Джахангира, любимый внук Тимура, тот, кого он назначил в наследники, умер в считаные часы, в возрасте 19 лет от болезни, победить которую не смогли ни молитвы, ни лекарства. Тогда Тамерлан являл собою зрелище странное. «Он рвал на себе одежды, катался по земле, стонал и кричал». Во время этого приступа отчаяния он несколько дней пребывал в прострации, молился и медитировал. По миновании кризиса он продолжил поход. Его окружение отмечало, что после этого он уже никогда не был таким, каким его знали прежде. Смерть Мухаммеда-Султана явилась не только сильным психологическим ударом, но вообще великой потерей для всех Тимуридов. Тамерлан был достаточно прозорливым, чтобы разглядеть в нем нечто такое, чего не имели остальные внуки. Все хроникеры восхваляют его.