Право первой ночи - Джудит Айвори
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все же она ничего не могла поделать со своей глупой улыбкой. Ведь он считает ее хорошенькой. Он не шутит, не издевается над ней. И это не давало ей покоя все утро. Ведь она успела почувствовать его восторг. И то, как ей необходим этот восторг. Восторг в глазах мужчины.
— Не стоит шутить со мной, Винни, — произнес он, отвлекая ее от сладостных грез. — Я проведу вас до конца пути. Рано или поздно, но я до вас доберусь! — И он добавил слово, недавно выученное им с таким трудом: — Воз-му-ти-тель-но! Как бы возмутительно это вам ни показалось!
Только теперь Эдвина осознала, что недооценила мистера Тремора. Что он умен и обаятелен и хорошо знает себе цену. Все это давало ему определенную власть над людьми, и Эдвине следовало опасаться этой власти. Поняла она и еще кое-что: достаточно было одного его присутствия, чтобы кровь начинала быстрее бежать по ее жилам.
В этот вечер было положено начало традиции, порожденной ее девичьими страхами. Не найдя в себе сил объективно следить за работой его речевых органов, Эдвина изобрела способ не только обучить мистера Тремора правильной речи, но и слегка повлиять на его образ мыслей.
— Нынче вечером я бы хотела отвести вас в библиотеку, чтобы читать вам вслух, — как можно небрежнее сообщила она. — Вы будете привыкать к литературному языку и немного познакомитесь с классикой.
В библиотеке они расселись по разные стороны от незажженного камина: мистер Тремор на диване, она в кресле с выбранной наугад книгой.
Эдвина полагала, что его выдержки едва ли хватит на час с небольшим. Но стоило ей начать читать — это был драйденовский перевод «Метаморфоз» Овидия, — как мистер Тремор весь обратился в слух. Он буквально впитывал размеренные звуки поэтической речи. Даже позволил себе сползти с дивана и улечься прямо на ковер, закинув за голову одну руку, а другой прижимая к груди касторовый цилиндр (ему так полюбился этот головной убор, что он не расставался с ним весь вечер).
Во время чтения он ни разу не перебил Эдвину своими замечаниями. Ему было не до споров. Он лишь иногда уточнял смысл незнакомых слов. В итоге чтение затянулось на три часа, пока Эдвина не охрипла окончательно. Последней по его просьбе она читала «Мифологию» Буллфинча.
Правда, под конец его охватила дремота. Он прикрыл глаза своим цилиндром и лежал совершенно тихо, неподвижно. Его пес растянулся рядом на ковре. Глядя на них, Эдвина невольно улыбнулась.
Она закрыла книгу и положила руку на обложку. И в тот же миг от странного, непривычного ощущения у нее захватило дух. Она поначалу нерешительно, а потом все с большей силой стала давить на то место, куда проникла его рука этим утром. Винни и представить себе не могла, что ей захочется это сделать. Возмутительно, унизительно! Он не только знал об этой неприличной, животной части ее тела, он был уверен, что она...
Эдвина не смела размышлять дальше, однако воспоминание о его сильной, умелой руке было слишком свежо.
Все, хватит, довольно! Так можно додуматься до чего угодно! Но в последнее время она только и делала, что думала о вещах, о существовании которых предпочитала не вспоминать вовсе...
Винни постаралась стряхнуть с себя наваждение, встала и пошла к полке, чтобы поставить книгу на место. Однако при взгляде на корешок ей снова стало не по себе. Из «Мифологии» Буллфинча она по какому-то наитию выбрала самую последнюю вещь, «Эпоху мифов», начинавшуюся словами:
«Пигмалион был чудесным скульптором, с великим искусством создавшим из слоновой кости изображение юной девы, казавшейся живой...»
Винни в замешательстве оглянулась на мужчину, дремавшего возле камина. Не она ли с великим искусством создавала из него изображение английского джентльмена?
«И творение его было столь совершенно, что он полюбил ее всем сердцем...»
А ведь Эдвина даже превзошла Пигмалиона и отлично это понимала. Ее творение было не просто совершенно — оно полностью соответствовало ее представлению об идеальном мужчине.
«И Пигмалион воскурил благовония... и совершил жертвоприношение на алтарь Венеры...»
...И начался праздник в честь Венеры... Жертвы были возложены, и алтари курились благовониями... Когда Пигмалион закончил обряд, он припал к алтарю и взмолился: «О всемогущие боги, прошу вас дать мне в жены...» — он не посмел сказать «мою деву из слоновой кости», но сказал: «...деву, подобную созданной мною из слоновой кости»!
Томас Буллфинч. Пигмалион (Эпоха мифов)
Винни потеряла отца, когда ей едва исполнилось семнадцать. Это произошло через одиннадцать лет после того, как мать оставила их навсегда, чтобы найти свою гибель где-то на краю земли. Она так много путешествовала, что проследить за ее передвижениями не было никакой возможности. Письмо с уведомлением о ее смерти обошло полмира, прежде чем дошло до Винни и ее отца, и они узнали, что леди Сэссингли скончалась от пневмонии то ли в Африке, то ли в Индии, а может, и в Китае.
За воспитанием Винни следила целая плеяда гувернанток и ее отец, целиком поглощенный своими научными изысканиями, несмотря на искреннюю привязанность к дочери. Он был известным лингвистом и успел написать не одну монографию, не считая множества руководств для практических занятий.
Когда Лайонел Боллаш, высочайше титулованный профессор Боллаш, маркиз Сэссингли, единственный сын и наследник герцога Арлеса, внезапно скончался, все ожидали, что его дочь найдет приют у его кузена, Милфорда Ксавье Боллаша, бедного родственника, обладавшего всего лишь правом именоваться лордом.
Каково же было удивление окружающих, когда Ксавье Боллаш, унаследовавший не только маркизат своего кузена, но и все его состояние и поместья, выдворил Эдвину из дома ее отца. Однако на этом ее злоключения не кончились, и на семью обрушился новый удар.
Четвертый герцог Арлес, живой и крепкий старик, на которого могла рассчитывать Эдвина в эти трудные дни, был застигнут грозой в собственном парке и погиб от прямого попадания молнии. Это случилось через три дня после смерти сына. А Ксавье всего за неделю стал не только маркизом Сэссингли, но и герцогом Арлесом, графом Гренневиком, виконтом Бервиком и прочая, и прочая... Эдвина уж и не помнила всех его титулов.
Ксавье не собирался миндальничать с семнадцатилетней Эдвиной и заявил ей прямо:
— Я не буду с тобой возиться, дорогая. Тебе не видать мужа как своих ушей. У тебя нет ни клочка земли. Господь свидетель, ты настоящее чучело. Но и этого мало: ты окончательно уничтожила в себе женшину, переняв у отца идиотское увлечение какой-то никому не известной наукой!
В таком же духе он сообщил Эдвине, что употребил ее приданое с толком: приобрел новую карету с герцогским гербом на дверце, восемь чистокровных рысаков и новую ливрею для кучера.
На прощание Ксавье заявил:
