Тайна, не скрытая никем - Элис Манро

Фрэнсис работала у Морин в доме, но не на положении прислуги. Они приходились друг другу двоюродными сестрами, хотя Фрэнсис была почти на целое поколение старше. Она стала работать в этом доме задолго до того, как в нем появилась Морин, – еще при первой жене хозяина. Иногда она звала Морин «хозяйкой». Это была шутка – наполовину дружеская, наполовину нет. «Хозяйка, почем вы брали эти отбивные? Видно, когда вы идете, весь базар радуется!» Или она могла сказать, что Морин «раздалась в боках» и что покрытый лаком начес в форме перевернутой миски ее не красит. Хотя сама Фрэнсис была коротенькая, похожая на клецку, с некрасивым нахальным лицом и седыми всклокоченными волосами, напоминающими заросли ежевики. Морин не считала себя робкой – она держалась уверенно, была видной, осанистой женщиной и уж точно не растяпой: она заправляла юридической конторой своего мужа, прежде чем «пошла на повышение» (как говорили и она, и он) и стала заправлять его домом. Порой она думала, что не худо было бы добиться от Фрэнсис почтительности, но ей нужен был в доме кто-нибудь, с кем можно перебрасываться шпильками и шутками. Она не позволяла себе сплетничать – из-за положения мужа – и вообще считала, что сплетничать ей не свойственно, и потому часто оставляла без внимания злые намеки Фрэнсис и необузданные порывы ее чересчур живого и немилосердного к людям воображения.

(Например, то, что Фрэнсис говорила о матери Хезер Белл, о Мэри Джонстон и вообще о том походе. Фрэнсис считала себя большим авторитетом по всем этим вопросам, так как Мэри Кей Тревельян приходилась ей внучкой.)

В Карстэрсе было принято, упоминая Мэри Джонстон, сопровождать ее имя каким-нибудь эпитетом вроде «замечательный человек». В тринадцать или четырнадцать лет она переболела полиомиелитом и чуть не умерла. Болезнь оставила ей на память короткие ноги, короткое плотное тело, перекошенные плечи и слегка искривленную шею, отчего большая голова всегда склонялась набок. Мэри Джонстон изучила бухгалтерский учет и устроилась счетоводом в контору на фабрику Дауда, а все свободное время посвящала работе с девочками. Она часто говорила, что еще сроду не встречала дурной девочки – только таких, которые слегка запутались в жизни. Каждый раз при встрече с Мэри Джонстон на улице или в магазине у Морин падало сердце. Мэри Джонстон сперва пронзала ее насквозь улыбкой, потом впивалась глазами в глаза и провозглашала, что на дворе стоит дивная погода (какая бы она ни была на самом деле – град, солнце, дождь, у всего были свои плюсы), а потом, смеясь, задавала вопрос: «Что же вы нынче поделываете, миссис Стивенс?» Мэри Джонстон каждый раз подчеркнуто произносила «миссис Стивенс», но так, словно это звание было игрушечным и про себя она думала: «Ты всего лишь Морин Колтер!» (Семья Колтер была по положению в точности равна семье Трауэлл, в адрес которой Фрэнсис отпустила шпильку – деревенские, тут ни прибавить, ни убавить.) «Так чем же интересненьким вы в последнее время занимались, миссис Стивенс?»

Морин чувствовала себя как на допросе и ничего не могла поделать. Словно ей бросали вызов – за счастливый брак, крупное здоровое тело (единственное увечье которого было потайным – перевязанные трубы и, следовательно, бесплодие), розовую кожу и каштановые волосы, наряды, на которые она тратила много денег и времени. Словно она была что-то должна Мэри Джонстон – обязана выплатить некую компенсацию, размер которой оставался тайной. Или словно Мэри Джонстон видела в Морин другие изъяны, существование которых самой Морин не хватало духу признать.

Фрэнсис тоже недолюбливала Мэри Джонстон – она откровенно и попросту не любила всех, кто слишком много о себе воображал.

До завтрака мисс Джонстон, по обыкновению, устроила девочкам полумильный переход с подъемом на Скалу. Так назывался выступ известняка, торчащий над рекой Перегрин. В здешних местах это встречалось так редко, что возвышенность именовали попросту Скалой. Мисс Джонстон гоняла девочек на марш-бросок непременно воскресным утром, несмотря на то что их шатало от недосыпа и тошнило от курения пронесенных контрабандой сигарет. Кроме того, девочек била дрожь, потому что солнце еще не успевало проникнуть сквозь ветви и согреть лес. Тропы как таковой не было – постоянно приходилось перелезать через бурелом или пробираться сквозь заросли папоротников и прочего. Мисс Джонстон все время выдергивала что-нибудь из земли и называла – подофиллы, мыльная трава, копытень. Она грызла найденное, даже не обтерев грязь как следует. Смотрите, какие дары преподносит нам природа.

– Я забыла свитер, – сказала вдруг Хезер где-то на полпути к вершине. – Можно, я за ним вернусь?

В прежние времена мисс Джонстон наверняка сказала бы «нет». Она сказала бы: «Прибавь шагу, согреешься и без свитера». Но на этот раз она, видно, побоялась – ее походы в последнее время теряли популярность, и она винила телевизор, работающих матерей и общую расхлябанность, царящую в современных семьях. И она сказала «да».

– Да, но только быстро. Догоняй нас.

Но Хезер Белл их так и не догнала. Поднявшись на Скалу, девочки полюбовались видом (Морин помнила, как в ее время они высматривали «французские пакетики» – интересно, их до сих пор так называют? – среди пивных бутылок и оберток от шоколадных батончиков), но Хезер к ним не присоединилась. И на обратном пути отряд ее не встретил. Ее не было ни в большой палатке, ни в маленькой, где спала мисс Джонстон, ни между палатками. Ее не было ни в одном из шалашей и любовных гнездышек среди кедров, окружающих стоянку. Мисс Джонстон, впрочем, скоро пресекла всякие поиски.

– Блинчики! – провозгласила она. – Блинчики и кофе! Посмотрим, не придет ли маленькая мисс Безобразница на запах блинчиков.

Девочкам пришлось сесть и позавтракать, после того как мисс Джонстон произнесла молитву перед едой, поблагодарив Бога за все, что есть в лесах и дома. Пока они ели, мисс Джонстон не переставая выкрикивала во весь голос:

– Ням-ням! Правда, на свежем воздухе легко нагулять аппетит? Блинчиков вкусней этих вы в жизни не ели, верно ведь? Хезер, ну-ка поторопись, а то ни одного не останется! Хезер, ты слышишь? Ни одного!

Как только завтрак кончился, Робин Сэндз сразу спросила, нельзя ли им теперь пойти поискать Хезер.

– Сначала посуда, мадам! – сказала мисс Джонстон. – Даже если дома ты посудного полотенца и в руки не берешь!

Робин чуть не разрыдалась. С ней никто никогда так не разговаривал.

Когда посуда была вымыта, мисс Джонстон отпустила девочек, и вот тогда они пошли обратно к водопадам. Но она скоро вернула их обратно, заставила сесть полукругом – как были, мокрых, – сама села перед ними и крикнула, что всем, кто ее слышит, позволено прийти и составить им компанию.

– Добро пожаловать, все, кто прячется по кустам и хочет над нами подшутить! Кто выйдет прямо сейчас, того примем без вопросов! А то нам придется и дальше обходиться без вас!

И она – явно ни о чем не беспокоясь – начала беседу-проповедь, часть обязательной программы воскресного утра похода. Она говорила и говорила, время от времени задавая вопрос – проверяя, слушают ли ее. Шорты девочек просохли на солнце, а Хезер Белл так и не появилась. Не вышла из чащи. Но мисс Джонстон не умолкала. Она не отпустила девочек, пока в лагерь не въехал мистер Трауэлл на грузовике – он привез девочкам мороженое к обеду.