Чилийский поэт - Алехандро Самбра

лицом к лицу, и Гонсало выложил всю информацию, разъясняя детали, а также заявил, что не собирается ехать в одиночку, поскольку это никогда не входило в его планы. Предупредил, что без нее и Висенте никуда не поедет.

– В Нью-Йорке ты сможешь сделать множество фоток, – добавил он.

– Мне нужно сделать еще много фотографий в Сантьяго, – парировала Карла. – А в Нью-Йорке уже сделаны все возможные, в отличие от Сантьяго и Чили в целом.

– Я уверен, что там у тебя получатся настоящие шедевры.

– Даже если я не владею английским?

– От фотографа не требуется разглагольствовать, – настаивал Гонсало. – Он может работать где угодно.

– То есть мне придется трудиться уличным мимом, – с иронией сказала Карла.

Им пришлось прервать разговор, потому что Висенте спустился вниз, пошел на кухню за ножом и сел во главе стола, чтобы не спеша очистить зеленое яблоко.

– Осторожнее, – сказала ему Карла.

– Да ладно, ведь ножик не острый, – успокоил Висенте. – И я хочу научиться.

– А кожура тебе не нравится? – спросил Гонсало.

– Нравится, – ответил мальчик, – но я съем ее потом.

Им пришлось дожидаться, пока он очень медленно очистит свое яблоко. Карле показалось, что Висенте их подслушал и специально появился в комнате, чтобы предотвратить стычку или что-то в этом роде. Однако он ничего не слышал и был занят яблоками.

– Я накричу на тебя, – пригрозила Карла низким отрывистым голосом, когда ребенок вернулся в свою комнату.

– Чего-чего?

– Я сильно на тебя наору, – повторила Карла немного тише.

Она позвонила маме лучшего друга Висенте и попросила ее приютить сына на ночь. Гонсало ушел, оставив их наедине.

Незнакомые подростки громко обсуждали на тротуаре футбольные матчи и видеоигры, посмеивались над общим другом, который только что вышел из сортира. Карла время от времени прислушивалась к ним, готовя ужин. Она снова и снова думала о своем – об упущенных возможностях, о своей болезненной осторожности в принятии решений. Карла так и не объяснила себе причину молчания Гонсало или, возможно, поняла ее, но по-своему – приняв за агрессивность. Принять даже наличие любовницы было бы гораздо проще, подумала она.

Карла приготовила лосося с каперсами и пюре из сладкого картофеля, откупорила бутылку белого вина. Получалось что-то похожее на праздник, хотя было его противоположностью.

– Подумай о Висенте, он наконец-то сможет выучить английский, – заявил Гонсало, как только вернулся домой.

– Ты не говорил мне о поездке, потому что хотел отправиться туда один, – сказала Карла.

– Ну, я уже объяснил тебе, что мне казалось, будто сообщить в тот момент было бы жестоко, неделикатно.

– «Неделикатно», – передразнила его Карла. – А вот мне твой поступок кажется хуже чем просто неделикатным.

– Ты требуешь прозрачности, – возразил Гонсало. – Но не могу же я быть настолько прозрачным. У всех нас имеется определенная доля закрытости.

– Нет, ты не сказал мне об этом, потому что собирался уехать в одиночку, – повторила Карла.

– В понедельник я запишу нас на регистрацию брака. – Гонсало сделал вид, что не слушает ее. – Нужно поторопиться с оформлением виз. У нас еще есть несколько месяцев, но лучше поспешить.

– Ты ничего не говорил мне, поскольку думал поехать один, – в очередной раз повторила Карла.

– Надо решить вопрос со школой Висенте. Завтра же напишу моим друзьям в Нью-Йорк, попрошу помочь нам подыскать колледж и квартиру.

– Ты умолчал об этом, потому что хочешь уехать один, – заявила Карла в четвертый и последний раз.

Они легли в постель и уставились в потолок, словно выискивая пятна в побелке или созвездия на ночном небе. Затем сношались в ярости и отчаянии, как будто их тела были охвачены огнем. А после высказали друг другу ужасные вещи, из-за которых переживали, а также другие, в той или иной мере надуманные, но которые, прозвучав, стали реальностью, и их невозможно было ни стереть, ни даже исправить или уточнить. Карла внезапно умолкала и пыталась мысленно возражать себе, хотя и была уверена, что находится в полном согласии с собой.

В четыре утра она вышла во внутренний дворик и под лунным светом съела батончик мюсли. Бессонница для Карлы не была чем-то новым, она началась у нее очень рано, в возрасте девяти лет. Девочку показали врачу, ей задали тысячу вопросов, провели тесты. Ей пришлось провести ночь с электродами на голове и других частях тела в комнате, похожей на спальню, с плюшевыми животными, ужасной лампой-ночником и десятками фотографий на стенах (на тех снимках все люди спокойно спят, за исключением тощего старика с суровым лицом, который, скорее, напоминает мертвеца). Медсестра с хриплым голосом прикрепила Карле электроды. Откуда ни возьмись появилась мать, села на кушетку и начала читать вслух сказку, чего раньше никогда не делала. Видимо, этот новый опыт напугал девочку еще сильнее. Мать ушла в полночь, а на следующее утро, когда медперсонал сообщил ей, что ребенок не спал ни минуты и обследование оказалось бесполезным, она пришла в ярость. Позже, несколько месяцев спустя, Карле удавалось бодрствовать весь день, а ночью она могла заснуть, хотя и просыпалась каждые два-три часа, иногда не более чем на несколько секунд, но иногда спала нормально. В подростковом возрасте все изменилось благодаря таблеткам, хотя порой ей снилось, что она по-прежнему опутана электродами, или что не может избавиться от воска, которым они прикреплены к голове, или что ее комната в действительности – больничная палата. А еще позже, после рождения Висенте, она спала плохо, как и все матери, однако, став экспертом по нарушениям сна, считала, что теперь-то она спит даже лучше, потому что ее бессонница преследовала цель – заботу о ребенке, его обучение сну с помощью сказок на ночь.

Карла не могла заснуть без таблеток, но иногда предпочитала не принимать их, чтобы помнить, что она собой представляет, кто она на самом деле. Точно так же человек с сильной близорукостью иногда оставляет свои очки на тумбочке и проводит весь день, как впотьмах, не в силах узнать лицо собственного сына. Так и Карла иногда отказывала себе в таблетках, возвращаясь к бессоннице, и при этом чувствовала себя удивительно, будто первозданной. В ту самую ночь, например, принять таблетку и заснуть, как убитой, стало бы для нее самообманом, поскольку ей потребовались эти дополнительные часы: она только что пришла к выводу, что любовная история с Гонсало завершилась и нужно увериться в этом, чтобы рассеять все сомнения. Впрочем, она уже и не сомневалась, просто пыталась понять, был ли разрыв с Гонсало желанным или необходимым, или, быть может, представлял собой один из редких случаев, когда желание совпадает с долгом.

«Подумай о Висенте», – до чего же нелепая фраза, ведь она думает о нем уже двенадцать лет и, даже если бы попыталась, не смогла бы не думать. Карла