Золотая струна для улитки - Лариса Райт

На первое свидание Андреа отправляется одна (Дим на гастролях), она обвешана конфетами, игрушками, книжками. Хотя в пять лет детдомовские дети, конечно, не умеют читать. Но книжки такие красивые, с яркими картинками, а читать Андреа научит. В отдельном пакете – главный подарок: пластмассовая гитара с разноцветными кнопочками, играющая двадцать разных мелодий. Андреа уже представляет, как будет выводить рулады вместе с сыном: мама на настоящем инструменте, Пабло – на игрушечном. Она мечется по комнате, подгоняя последние минуты ожидания: «Сейчас, сейчас она его увидит».

Открывается дверь, и, шаркая косолапыми ножками, входит тот, кого Андреа ждала шесть лет. «Когда я забеременела в первый раз, Пабло тоже поселился для меня в чьем-то животе. Это мой, мой ребенок». Мальчик замирает у двери, не выпуская из ладошки руку воспитательницы.

– Ну иди, – подталкивает та.

Андреа присаживается на корточки и умоляюще шепчет:

– Иди ко мне.

Нерешительная ладошка отпускает взрослую руку, ножки осторожно шагают и падают в теплые, ласковые объятия незнакомой, но почему-то сразу же родной женщины. У нее такие же рыжие волосы. «Интересно, ее тоже дразнят?» Мальчик утыкается в тонкую шею, вцепляется в худенькие плечи, зарывается в пушистые кудри и тихонько спрашивает:

– Ты моя мама?

– Мама! – в ужасе визжит Андреа. По трибунам проносится вздох облегчения. Только что бык чудом не поднял на рога пикадора. Человек увернулся в последний момент. Великое искусство – заставить зрителя поверить в неминуемую трагедию, дать почувствовать зловонное дыхание смерти, чтобы потом одним прыжком и взмахом красной тряпки стереть с лиц застывшую маску страха.

– Это последний бой. На матадора смотреть не будем.

– Почему?! – Андреа изумленно оборачивается к Марату. Какой смысл идти на корриду, если финал останется неизвестным? Это все равно что уйти со зрелищного спектакля во время антракта или покинуть Диснейленд, не дождавшись вечернего шоу фейерверков.

– Не хочу становиться свидетелем убийства.

– Человека?

– Быка.

Один раз Андреа уже все это проходила с Димом. Что ж, можно и повторить.

– Коррида не имеет никакого отношения к убийству. Бык, воспитанный для боя, не может проиграть. Победи или умри. И в музыке фламенко не существует промежуточных состояний. Любовь или смерть. Все или ничего. Для быка честь – умереть на арене.

– Это ужасно – готовить животных на потеху кровожадному зрителю!

– Да эти животные ведут жизнь, которой может позавидовать любой из самых кровожадных людей: их холят и лелеют, кормят на лучших пастбищах, оберегают от болезней! Знаешь, сколько стоит на аукционе победитель корриды? И, можешь поверить, эти быки себе цену знают. Они принадлежат к высшей касте. Они рождены не для того, чтобы закончить свои дни на скотобойне. Они – гладиаторы, которым рукоплещут трибуны.

– Я не готов лицезреть смерть гладиатора.

– Зачем тогда притащил меня сюда?

О, теперь Марат точно знает зачем! Чтобы увидеть эти раскрасневшиеся щеки, раздувающиеся ноздри, сдвинутые брови. Он уже целый час то и дело отвлекается от происходящего на арене и смотрит, как Андреа вскакивает в едином порыве с тысячами таких же безумцев, скандирует призывы и пытается руководить действием, направляя своими выкриками то быка, то тореро.

– Хотел проверить себя.

– Проверил? – насмешливо.

– Проверил. Тебя.

– И что показал рентген?

… Что ты готова наслаждаться

Жестокой схваткой роковой

И вместе с глупою толпой

Победой смерти забавляться[34].

– Забавляться?! Коррида может быть забавой для кого угодно, но только не для испанца! – Андреа никогда не занимал вопрос национальной принадлежности, но сейчас она готова задушить этого иностранца, который совершенно ничего не понимает и принижает национальные традиции ее народа. – Даже сибирский заключенный понимает в этой жизни больше тебя!

– Что?

– Ничего.

Готова ли она еще раз услышать, что стихи посредственные? А почему бы и нет? Она же знает, что это не так. Читает:

Потешить публику – задача

Для остророгого быка.

Судьбу проверить на удачу

И увернуться от клинка.

В загоне он за красной тряпкой

Помчится пасадоблем вскачь.

Поддеть тореро бычьей хваткой,

Подбросить в воздух, словно мяч, —

Вот где венец его стремлений,

Вот в чем корриды благодать:

Иль пасть в бою без сожалений,

Или победу одержать.

Иные скажут: «Бык – забава,

Инстинктов низменных дитя

И раб жестокости кровавой».

А я признаюсь, не шутя,

Что зависть к пленнику арены —

Мой давний, избранный порок.

Из пасти извергая пену,

Пыль выдувая из-под ног,

Мне не дано с судьбой в рулетку

Под вой болельщиков играть.

Себя загнал в пустую клетку,

И здесь мне жить и умирать.

«Это она про кого? Про него? Про Марата?»

– Ты дружишь с сибирским заключенным?

И это все, что он может сказать? Напыщенный индюк!

– Хорошие стихи. Только они не о корриде вовсе. Об одиночестве. И, кстати, хоть тореро с быком на арене вдвоем, в сущности, каждый из них наедине с судьбой.

На все у него свой взгляд, свое мнение.

– Знаешь, – неожиданно признается Марат, – вот так и в оркестре: слаженный коллектив, а каждый из музыкантов наедине со своим инструментом: видит только его, слышит только его, чувствует только его. И лишь дирижер дышит всей музыкой.

Андреа не согласна. По ней дирижер без оркестра – никто. Но она не спорит. Смотрит на Марата, спрашивает:

– Ты правда дирижер?

– Дирижер.

– Дирижер? – Сеньора Санчес несколько растеряна. – Зачем квартету гитаристов дирижер?

– Черт! – Андреа надеется, что произнесла это про себя. Господи! Вот ее и поймали. Прямо на пороге. «Тайное всегда становится явным», – говорила тетя Анхелика, назидательно подняв указательный палец, всякий раз, когда находила запрятанные маленькой Андреа тетради с двойками по математике. И вот опять полученная Андреа от жизни жирная двойка собирается сбросить с кривой шеи наброшенный камень отправленных открыток и, предательски скалясь, выплыть на поверхность.