О дивный тленный мир - Хейли Кэмпбелл

Пока в тюремных стенах Джерри помогал человеку привести в порядок духовные и практические дела, за воротами тюрьмы собирались сторонники смертной казни. Они продавали футболки, держали плакаты, радовались. Неподалеку вокруг своих свечек устраивали молчаливое бдение противники. Приговоренному часы казались минутами. Для палача секунды тянулись так, как будто стрелки часов прилипли. Как психологически подготовить себя к тому, чтобы завершить жизнь человека, о котором заботишься в качестве надсмотрщика?

«Я отбрасывал все лишнее, — произносит Джерри, — и сосредоточивался на том, что предстоит сделать. Я ни с кем не разговаривал. Я даже не смотрел в зеркало, потому что не хотел видеть себя как палача».

Радушный официант проходит и доливает нам напитки, а я рисую в воображении мужчину, который не хочет видеть себя в зеркале. «Ваша жена все это время ни о чем не подозревала. У вас не возникало желания с ней поделиться?»

«Нет, потому что, если бы моей женой были вы и вы знали бы, что у меня казнь, весь стресс, который мне приходится испытывать, перешел бы и на вас тоже. Вы бы чувствовали за меня. Поэтому я всегда ее от этого оберегал».

Все штаты разные, но личность палача обычно скрыта туманом не только от заключенного и свидетелей, но и от его коллег по команде. Не должно быть ощущения, что они делают что-то в одиночку. Иногда две кнопки нажимают синхронно, и автомат решает, какая из них сработает, а затем запись стирается — никто не будет знать наверняка, что это он нанес электрический или химический удар[79]. Если между тобой и действием стоит много робототехники, можно обмануть себя и поверить, что почти ничего не произошло, как при управлении боевым беспилотником. В других случаях сам человек распыляет свою ответственность. Льюис Лоус проработал в тюрьме Синг-Синг надзирателем с 1920 по 1941 год и руководил казнью более чем 200 человек обоего пола на электрическом стуле, но в момент включения рубильника отворачивался[80]. Такая уловка позволяла ему утверждать, что он никогда не видел казни. В команде Джерри, как и во всех других подобных коллективах, задачи были распределены так, чтобы ни один человек не нес на своих плечах все бремя целиком. И тем не менее только Джерри нажимал на кнопку на панели управления. Только Джерри видел, как смертельное вещество идет из шприца в его руке по трубке в вену человека, пристегнутого к каталке. Даже при такой однозначности — а может быть, как раз из-за нее — он сумел поставить между собой и убийством барьер. Бога.

Джерри верил, что смерть — это не конец, потому что после этого есть другая жизнь. Его веру, проведя достаточно лет в ожидании казни, разделяли и многие заключенные. Даже бывшим атеистам нужно было на что-то надеяться, необходима была какая-то высшая сила, у которой можно попросить прощения, после того как в нем отказало государство. Они нуждались в надежде на вмешательство, отсрочку приговора в последнюю минуту, в какой-то силе, которая заставит зазвонить телефон на стене комнаты смерти. В этом тоже есть ирония — ожидать снисхождения от того самого парня, который позволил людям казнить его единственного сына. Кажется, все задействованные в этом процессе — заключенные, надзиратели, политики, отказывающие в помиловании судьи — перекладывали груз ответственности на Бога. Я всегда с подозрением отношусь к любому, кто прикрывается религией как щитом или ставит ее посредником. Для меня это признак, что человек предпочитает не слишком задумываться о том, что делает сам: какая разница, если ничего не решаешь, а всего лишь следуешь приказу свыше? В таком месте, как этот дом смерти в Виргинии, действующие лица выводят на сцену мягкие очертания Бога и переключают на него внимание.

Но у Джерри все эти объяснения выглядят придуманными задним числом, как первый черновик с противоречиями и дырами в сюжете. Он рассказывает, что Бог поставил его на эту должность и что он делал Божью работу. Джерри говорит, что каждый день беседует с Ним, но когда я интересуюсь моментом начала этих бесед, то он называет дату, которая наступила через много лет после увольнения. Временная шкала не сходится: он не обращался к Богу, будучи в той камере, он не разговаривал тогда ни с кем. Сколько я ни подталкиваю его к ответу, сколько ни стараюсь перефразировать свой вопрос, мне так и не удается выяснить, что было в его голове во время тех первых казней. О чем он думал, когда надевал свою отутюженную униформу, стараясь не смотреть на себя в зеркале, и целовал на прощание жену? Может быть, он и сам уже не вспомнит. Человек старается убрать травмы подальше в темноту. Мы строим нарративы с белыми пятнами, чтобы себя спасти.

Можно сколько угодно перекладывать вину на Бога, судью и присяжных, но у человека, казненного государством, официальной причиной смерти в свидетельстве все равно значится «убийство». Можно верить, что это необходимое и справедливое воздаяние за ужасающие злодеяния, однако «механизм смерти не может работать без человека, которые вращает ручки», как писал Дэвид Доу, основатель старейшего в Техасе проекта поддержки невинно осужденных[81]. В данном случае эти человеческие руки — руки Джерри. Ему приходится с ними жить. Я возвращаюсь к этому раз за разом, пока официант наклоняется забрать пустую посуду, и вижу, что вывожу его из себя своим непониманием.

Он не сердится, а безмятежно улыбается. Его явно забавляет очевидность этой темы и моя наивность. «Слушайте, — говорит он, опираясь на край стола и сжимая в кулаках столовые приборы. — Я не убивал никого ради себя. Их бы так или иначе убили. Я только по долгу службы нажимал на кнопку. Я — последнее звено в цепочке решений, я последний, кто должен отвечать за то, что он натворил. Понятно? Он прекрасно знал, во что лез, когда шел убивать свою жертву. Он потерял право на жизнь. Он сделал неправильный выбор, а казнь — следствие. Это самоубийство, дорогая моя. Все так и есть».

Мы смотрим друг на друга над руинами салфеток и рыбы. Я молчу. Я не знаю, что сказать. Он годами — в тюремных стенах и за их пределами — строил себе психические подпорки, благодаря которым может идти по жизни не спотыкаясь. Кто я такая, чтобы пытаться их разрушить? Джоан Дидион писала в «Белом альбоме» (The White Album): «Мы рассказываем себе разные истории, чтобы жить… В самоубийстве мы ищем проповедь, в убийстве пяти человек — социальный или моральный урок. Мы интерпретируем увиденное, выбираем из множества вариантов самые пригодные»[82]. Даже главари эскадронов смерти во время индонезийского геноцида 1965 года, задушившие гарротой бессчетное число жертв и омывшие крыши домов кровью, убеждали себя, что они — классные голливудские гангстеры вроде Джеймса Кэгни[83]. Кто-то за соседним столиком смеется, звонки с кухни смешиваются с банальными попсовыми балладами. Джерри прежде всего обаятельный и милый — он так ведет себя с ребятами в школе, с официантами, которые знают его как постоянного клиента, и со мной он такой же. Я просто не могу себе представить его в палаческой роли.