Лабиринт Фавна - Гильермо Дель Торо

Говори, говори подольше, мысленно заклинала Мерседес, нащупывая кончиками пальцев спрятанный в фартуке нож. Достаточно ли он остер, чтобы разрезать веревку так же легко, как морковку и лук?

– Да, ты мне все скажешь. Для этого у меня тут кое-что припасено.

Он все еще стоял к ней спиной.

Наверняка Заика выслушал ту же самую речь. Видаль обожал хвастаться. В конце концов, чем и похвастаться капитану отряда, отправленного на заброшенную мельницу в глухих лесах Галисии, если не своей жестокостью. Гордыня? Неправда! Тщеславие – вот его слабость. Постоянный зуд доказывать себе и другим, что ему ничто и никто не сможет противостоять и что сердце его не ведает ни страха, ни жалости. Лжец. Он всего боится. Особенно себя.

Мерседес неотрывно смотрела ему в спину и резала веревку, волоконце за волоконцем.

– Ничего затейливого мы использовать не будем… В этом нет нужды. С опытом начинаешь разбираться в таких вещах.

О да, он любит слушать собственный голос. Гордится, что умеет говорить спокойно, даже если сердце бьется быстрее от азарта или злости. Наверняка сейчас оно бьется быстрее от предвкушения – как он обрушит молоток на ее лицо, которое видел так часто, на руки, которых касался так небрежно, когда она подходила близко. Невидимка. Да. Для него была невидимкой настоящая Мерседес – сестра Педро и еще одной сестры, умершей слишком рано, дочь давно покойных родителей… Видаль не видел ее суть, но всегда замечал телесную красоту.

Готово! Нож коснулся ее кожи. Руки были свободны. Но для ножа еще была работа.

– Для начала… – Видаль взял плоскогубцы. – Да, думаю, это сгодится.

Он до сих пор не обернулся.

Мерседес бесшумно распутала веревку на ногах. Ступая на цыпочках, стараясь не шуршать соломой, она приблизилась к палачу.

Собрав остатки сил, она воткнула нож сквозь белую рубашку ему в спину. Но лезвие было совсем коротким, а плоть и мышцы резать не так легко, как волокна веревки. Видаль со стоном схватился за рану – еле дотянулся рукой через плечо. Мерседес отшатнулась, тяжело переводя дух. Она впервые вонзила нож в человеческую плоть, и теперь оружие казалось ей таким же хрупким, как собственное тело.

Наконец он повернулся, глядя на нее широко раскрытыми изумленными глазами. Всего лишь женщина. Мерседес вогнала нож ему в грудь и сразу выдернула. Он рухнул на колени, но она попала ему в плечо, выше сердца – если у него вообще было сердце, – да и длины лезвия не хватило бы. Мерседес ударила еще раз, хотя пальцы уже стали скользкими от крови. Нож попал между раскрытых губ, и Мерседес повела его вбок, через угол рта.

– Видишь, сучий сын? Я тебе не какой-нибудь жалкий старик! – прошипела она. – И не раненый мальчик.

Она раскроила ему щеку снизу вверх. Потом взглянула с презрением – он стоял на коленях, зажимая рукой кровоточащий рот.

– Девочку трогать не смей. – Она не узнавала своего голоса. – Ты будешь не первой свиньей, которую я выпотрошила!

Вопреки словам колени у нее подгибались. Как будто в них скопился весь ее страх. Но Мерседес дошла до двери и распахнула ее. Только выйдя за порог, заметила, что все еще держит в руке измазанный кровью нож. Спохватившись, она снова спрятала нож в складке фартука и пошла мимо толпившихся во дворе солдат. Никто не обращал на нее внимания.

Невидимка.

Только один повернул голову. Офицер. Серрано. Он смотрел ей вслед, но Мерседес не сбилась с шага. Возле конюшни орало радио – объявляли выигрышные номера лотерейных билетов, которые всегда покупала кухарка.

Иди, не останавливайся.

– Эй, ты видел? – крикнул Серрано Гарсесу.

Тот разочарованно хмурился, держа в руке лотерейный билет – тот, что он подобрал в лесу и сохранил.

– Можешь себе представить? Он ее отпустил! – Серрано в растерянности указал на Мерседес.

Гарсес швырнул смятый билет на землю.

– А? Что?

Мерседес пошла быстрее, чувствуя спиной взгляд Гарсеса. Может, ему и не нравится мучить женщин, как капитану, но убивать – дело привычное.

– Эй! – крикнул он ей вслед. – Стой, ты!

Мерседес бросилась бежать.

А, ну это легко.

Гарсес выдернул из кобуры пистолет.

Совсем легко, не то что калечить молотком связанного пленника.

Он тщательно прицелился – так папа Офелии продевал нитку в игольное ушко.

– Давай, Гарсес!

Но Гарсес опустил пистолет, вмиг позабыв о Мерседес, когда увидел, как из амбара, шатаясь, словно пьяный, вывалился капитан. Капитанская рубашка была вся в крови, а рукой он зажимал рот.

– Живее! – Из-под руки слова капитана звучали невнятно. – Тащите ее сюда!

Гарсес застыл столбом, глядя, как сквозь пальцы Видаля течет кровь.

– Капитан, что…

– Сюда ее тащите, проклятье!

На этот раз он убрал руку. Выкрикивающий команды рот с левого края раскрывался на полщеки. Трудно было отвести глаза от кровавой ухмылки, но Гарсес, хотя и не сразу, кое-как оторвал взгляд.

– По коням! – крикнул он солдатам.

Когда прозвучала команда Гарсеса, Мерседес только-только добежала до деревьев. Почему ты не убила его, когда была такая возможность? – спросила она себя, оглядываясь на бегу. Будь у нее нож получше – убила бы. Да, без всякой жалости. Она то и дело спотыкалась, мокрые папоротники хлестали ее по ногам, цеплялись за одежду. Мерседес так не бегала с самого детства, а в детстве бег приносил радость.

Радость… Что это такое? Она не помнила.

Скоро ей пришлось прислониться к дереву, чтобы перевести дух. Уже было слышно, как храпят кони, топча копытами папоротники, как вопят всадники. Их так много… Она побежала дальше, спотыкаясь о корни и камни, а погоня была все ближе…

Деревья расступились, открывая полянку. Высокие сосны встали в круг, будто хотели полюбоваться на ее смерть. Мерседес не успела добежать и до середины поляны, когда ее окружили всадники. Растрепанная, она чувствовала себя маленькой и беспомощной, как ребенок.

Гарсес улыбнулся, глядя на нее сверху вниз, насмешливо и в то же время восхищенно. Всякая женщина – добыча. Посмотрите на нее, говорили глаза Гарсеса. А ведь хороша, для служанки-то. Он успокоил коня, поглаживая по шее, словно это была шея Мерседес. Спешился не торопясь. Он наслаждался. Веселье только начинается!

– Ш-ш-ш, – сказал он и пошел к ней, подняв руки ладонями вперед, словно успокаивал ребенка.

Мерседес всегда думала, что Гарсес не такой жестокий, как Видаль, но какая разница? Он – один из них. Она схватилась за нож и выставила навстречу лезвие, все еще красное от крови капитана.

Гарсес снял фуражку. Он продолжал улыбаться, как будто собирался ухаживать за девушкой.