Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

Доверившись стремительно преодолевавшему один километр за другим Буцефалу, Аэций принялся прокручивать в голове события последних недель.

За разгромом, учиненным ему Бонифацием, последовали опала, объявление его вне закона, бегство из Италии — все это, по любым выкладкам, должно было сокрушить Аэция, вызвать у него досаду и ярость. Но нет: перейдя реку Сава и оказавшись в Паннонии, полководец, к удивлению своему, обнаружил, что чувствует себя совершенно раскрепощенным, словно с плеч его упало гнетущее бремя. По крайней мере, хоть на какое-то время он мог забыть об оставшихся в Галлии федератах-германцах, которых то и дело необходимо было то умиротворять, то с помощью лести уговаривать; о плетении политических интриг, посредством которых он выпрашивал у Плацидии все большие и большие привилегии; о ведении кампаний против могущественного соперника. Паннония была безопасной территорией, которую Плацидия с большой неохотой уступила его друзьям, гуннам, после неудачной узурпации Иоанна.

Из Истрии, по дороге, построенной еще Тиберием, оставляя позади себя пустынные, усеянные разрушенными виллами и оставленными фортами, пейзажи, держал он путь на северо-восток и, миновав длинное-предлинное озеро Пельсо, оказался у старой имперской границы, где, на берегу Данубия, по-прежнему стоял город Аквинк. На всем протяжении пути о теплившейся в этих краях жизни напоминали лишь встречавшиеся Аэцию то тут, то там стада кочевников. В Аквинке Аэций нанял лодку, перевезшую его вместе с немногочисленной свитой на противоположный берег — туда, где начинались широкие луга западных степей, составлявшие лишь небольшую часть гуннских земель, простиравшихся теперь от Савы до Каспийского моря.

Встречавшие их гунны, непонятно каким образом извещенные о прибытии Аэция, препроводили полководца и его слуг в расположенную восточнее, у предгорий Трансильванских Альп — там, где некогда была оставленная римлянами полтора века назад провинция Дакия, — гуннскую «столицу». Поселение это, по сути, представляло собой мобильный лагерь, в центре которого стоял деревянный дворец, который легко разбирался и собирался, когда кочевники перегоняли скот на новые пастбища. Аэций отметил, что за семь лет, прошедших со времени его последнего визита к Аттиле, многое изменилось. Кланы объединились в племена, племена — в конфедерации. Конфедерации, которых было три, недавно образовали единую конфедерацию, во главе которой встал Руа, дядя Аттилы, друг Аэция с тех давних пор, когда, мальчиком, он провел несколько лет в заложниках у гуннов. Иерархические тенденции проявлялись в том, что можно было назвать обществом равных: вожди величали себя «знатью», а семьи их стали квазиаристократией; среди гуннов набирал ход процесс формирования наследственных династий; на смену собранию всех взрослых мужчин пришел постоянный Совет, в который входили лишь влиятельные вожди.

Отец Аттилы, Мундзук, брат Руа, возглавлял одну из трех канувших в лету конфедераций, что позволяло Аттиле рассчитывать со временем на трон дяди. Стань Аттила правителем, улыбнулся про себя Аэций, гунны получили бы в короли варварский вариант Платона-философа, который, как и Аттила, славился не всегда уместной склонностью к проявлению доброты и снисходительности. Наличие подобных качеств у правителя — скорее недостаток, нежели достоинство, особенно в том случае, если в подданных у него ходят дикие варвары вроде гуннов, которые превыше всего ценят силу и умение вождя навязать свою волю. Аттила как-то признался Аэцию, что, будь он правителем, отменил бы существующую практику забрасывания камнями насмерть воинов, даже в малейшей степени смалодушничавших в бою, и избавления от стариков. Аэцию пришлось возразить, что, сколь жестокими ни казались бы подобные традиции, они делают нацию успешной и крепкой, и привести в качестве примера живущих в стадах или стаях животных, в среде которых выживают лишь сильнейшие, и древних спартанцев, бросавших новорожденных детей в море для выявления хилых или увечных. Аттила выслушал его с учтивым вниманием, но, похоже, остался при своем мнении.

Руа, несомненно, помнивший, что за прошлую поддержку гунны были вознаграждены золотом и Паннонией, благожелательно отнесся к просьбе Аэция помочь ему вернуть прежнее положение. Окончательное решение должен был вынести Совет, состоявший (теперь лишь в теории) из всех взрослых гуннов, съезжавшихся на собрание на лошадях.

Пока же все внимание гуннов было обращено на великий бизоний гон. В случае успешного завершения это, само по себе приятное, времяпрепровождение давало желанную прибавку к однообразной диете гуннов, питавшихся в основном лишь козлятиной и бараниной. Стадо пасшихся у Данубия, а теперь удалявшихся от реки бизонов было обнаружено гуннами недалеко от знаменитого ущелья Железные Ворота. Решено было повернуть животных обратно к Данубию и согнать их на нависающие над рекой крутые утесы. Задача по обращению бизонов в бегство являлась опасной привилегией, которую получали самые отважные и опытные. После того как бизоны начинали движение в нужном направлении, к преследованию присоединялась основная масса гуннов, подгонявшая животных сбоку и с тыла.

Скача рядом с несшимся галопом бизоном, Аэций подгонял животное громкими криками. Словно голыши, всплывающие на поверхность реки в паводок, возникали и пропадали в облаках пыли горбы бизонов, в то время как копыта последних отбивали громоподобную дробь. Передние всадники, один за другим, начали уводить лошадей в сторону. Скоро будет обрыв, догадался Аэций, и последовал примеру более опытных в подобных вопросах гуннов. Головная группа бизонов тоже заметила пропасть, но, подпираемая сотнями сородичей, была уже не в силах остановиться.

Остановив коня у края обрыва, Аэций зачарованно наблюдал за тем, как бизоны стремительным коричневым потоком падали в пропасть и тела их разбивались о прибрежные скалы. Гунны спускались к реке там, где крутые утесы сменялись покатыми склонами, и по берегу возвращались на то место, где грудами, слабо дергая ногами и издавая сиплые звуки, лежали раненые животные. Быстро и умело охотники добивали истекавших кровью бизонов, туши и шкуры которых тут же увозили вьючные лошади.

Вдруг сквозь шум до Аэция донесся чей-то слабый крик. Бросив взгляд на реку, он увидел, что один из спешивших на помощь товарищам молодых гуннов угодил в воду, и теперь сильным течением его уносило на середину реки. Первым на призыв юноши о помощи откликнулся Аттила, который, как и был, на коне бросился в бурные воды Данубия. Проклиная Аттилу за неуместный альтруизм, Аэций сломя голову помчался к оставленному кем-то на усыпанном галькой берегу скифу. Спустив лодку на воду, он запрыгнул внутрь и, взявшись за весло, начал грести к Аттиле, чья лошадь, за узду которой держался едва не утонувший юноша, как могла, пыталась выбраться из объятий мятежного потока. Это тянувшему двойную ношу коню удавалось плохо, и, окончательно выбившегося из сил, его начало сносить вниз по течению.

Внезапно поперечный поток вынес скиф на середину реки, и Аттиле каким-то чудом удалось схватиться за протянутое Аэцием весло. С трудом выбравшись из седла, он позволил другу втянуть себя в лодку, после чего, вдвоем, они затащили в скиф и юношу; подхваченного течением коня спасти им было уже не по силам. Взяв в руки лежавший на дне лодки багор, Аттила устроился на корме и приказал Баламиру, спасенному соплеменнику, усесться ближе к носу.