Ловушка для блондинов - Елена Топильская

— Я уже экспертизку сделал, Маша, потом постановление мне напиши, — подал голос Гена Федорчук.

Я с благодарностью посмотрела на него. Положительно, он у нас уникальный: от других экспертов по полгода заключения не допросишься, а он готов даже без постановления его сделать, ты, мол, потом как-нибудь постановление занеси…

— Да брось, — отмахнулся Гена от моего благодарного взгляда, — я же понимаю, как это важно. А потом, — он усмехнулся, — мы все испугались, что ты уволишься, вот и начали в морской узел завязываться.

— Не отвлекайся, — одернул его Кужеров. — Сидел он под Мурманском, где зубы эти делают, как их…

— Рандолевые, — помог Гена. — Видел я таких пижонов, у некоторых весь фасад рандолевый, вся челюсть.

— Точно, рандолевые! Как я мог забыть? Значит, тянул он срок вот на этой зоне. — Кужеров подвинул ко мне одну из бумажек, где в графе “сведения о судимости” было указано несколько букв и цифр, обозначавших номер колонии.

— Хорошо, молодцы, — сказала я, находясь в недоумении, что за срочность в этих сведениях. Здорово, конечно, что личность погибшего установили, но пока ничто в этих сведениях не тянуло на задыхающийся голос Кужерова по телефону и его суету над бумажками.

— Это только начало, Машка, сейчас сама отпадешь, — заметив отсутствие энтузиазма в моем голосе, предупредил Кужеров. — Слушай дальше. Прислали мне и его фотку из колонии, вот, глянь.

Он выложил передо мной фотографию заключенного Шорохова, сделанную в двух ракурсах. Хоть тут он был сфотографирован при других обстоятельствах, а я видела этого человека только мертвым, следовало признать, что это именно “Белоцерковский”. Но я все еще не понимала…

— А теперь смотри сюда. — Кужеров подсунул мне под нос очередную порцию бумажек. — Пришли мне сведения из ГИЦа, насчет Коростелева. Судим, родненький, и сидел в той же колонии, что и покойный Шорохов. И, главное, в одно и то же время.

Так. Вот это уже становится интересным.

— Сережа, — сказала я, — а что, если мастеру показать фотографию Шорохова? Может, это он приходил к Коростелеву на работу, уговаривал оружие сделать?

— Маш, ты можешь меня ругать и даже побить, но я уже показал мастеру фотографию. Не бойся, — вскинул он руку, — я по всей форме фототаблицу сделал, три рожи наклеил и протокол составил. Отдельное поручение ты мне потом напишешь.

— Так можно работать, — горько усмехнулась я, — один следственные действия проводит по собственной инициативе, пока я в отгулах развлекаюсь, второй экспертизы шлепает без постановлений.

— Маш, но это же формальности, что ж я — не человек, что ли? К тебе любовник приехал, а я со своей сермяжной правдой?

— Ладно, — прервала я его, — дальше.

— Дальше вот что: мастер его безоговорочно опознал. Я, говорит, его свиную рожу хорошо запомнил. “Понятно, — отметила я про себя, — ниточка из старых связей протянулась к Коростелеву, может, отсюда вырастет и мотив нападения на него. А может, и мотив убийства „Белоцерковского"”. А Кужеров продолжал меня огорошивать.

— Правильно ты подумала, — заявил он, видимо, по моему лицу уловив, что я думаю про связь нападения на Коростелева с убийством “Белоцерковского”-Шорохова. — Тут дорожка прямая. Смотри. — Он выложил передо мной еще одну бумажку.

Это была расшифровка звонков с телефонной карты, обнаруженной в вещах “Белоцерковского”. Я поймала себя на том, что продолжаю называть его по фамилии, под которой он стал нам известен, а к его настоящей фамилии еще надо привыкнуть.

Некоторое время я разглядывала перечень телефонных номеров, которые мне ни о чем не говорили, и Кужеров спохватился.

— Ах да, ты же так на память не уловишь. Вот эти три звонка, — ткнул он пальцем в три одинаковых телефона, — знаешь, куда? Домой к Коростелеву. Я этот номер сразу выхватил, я же хозяйку допрашивал квартирную, а потом все время туда позванивал, вдруг жена Коростелева вернулась, ты же просила ее вызвать… А последний звонок, знаешь, когда? В день, когда Коростелева по башке приложили.

У меня бешено забилось сердце. Неужели мы на пороге разгадки? Но тут взгляд мой упал на цифры, говорящие о времени звонка, и недоумение словно окатило меня холодной водой.

— Сережа, — медленно сказала я, перечитывая эти цифры и перепроверяя себя, — но последний разговор был в восемнадцать ноль пять. Коростелев в это время уже был прооперирован. С кем же тогда разговаривал “Белоцерковский”-Шорохов?

— Слушай, а я на это внимания не обратил, — признался Кужеров. — А действительно, с кем? Может, с женой? Или с тещей Коростелева? Разговор-то, смотри, три минуты…

— Нет, — решительно возразила я. — Ни с женой, ни с тещей он разговаривать не мог. Обе как раз в это время были в больнице, я их там видела.

— Ладно, разберемся, — вздохнул Кужеров. — Может, у них в гостях кто был… Слушай дальше.

— А это еще не все? — удивилась я. Информация уже переливалась через край и пока не укладывалась в голове.

— Ха! — сказал Кужеров. — Да сейчас ты вообще опупеешь. Гена, скажи ей, а я передохну.

Я переводила глаза с Кужерова на Федорчука.

Генка с загадочным видом приосанился и начал говорить:

— Сергей мне отправил пальцы Коростелева — дактилокарту из ИЦ, я стал твою экспертизу делать по следам из парадных. Помнишь, там был след ладони на стенах?

Я кивнула; еще бы не помнить.

— Я этот след приложил добросовестно ко всем потерпевшим. — Генкина медлительность в речи начала меня слегка раздражать.

— Гена, я знаю, что ты все делаешь на совесть. Скажи, наконец, в чем дело.

Гена, как будто назло, затормозил вообще и некоторое время молчал.

— К одному из потерпевших этот след подходит.

— К кому?! — Я начала подпрыгивать на стуле.

— А ты сама не догадываешься? К Коростелеву.

— К… К Коростелеву? — Я начала заикаться. — Но… Как это может быть? Почему?..

— Маша, — тихо позвал Генка, — это еще не все. Я потом стал делать пальцы со ствола, из которого застрелили “Белоцерковского”. Так вот, и на стволе — пальцы Коростелева.

— Ничего не понимаю! — жалобно сказала я, переводя глаза с бумажек на Кужерова, а с Кужерова на Федорчука. — Гена, ты ничего не перепутал?

— Понимаешь, следы со ствола действительно не очень хорошие, но пригодные. Я их и так, и сяк примеривал, даже в главк съездил, посоветовался. Можно, конечно, сомневаться, но процентов на восемьдесят это рука Коростелева. Хочешь, вместе съездим в Управление, устроим консилиум?

— Хочу! — Я поднялась с места.

Нужно было что-то делать, иначе я могу взорваться. Как мог Коростелев убить “Белоцерковского”, если он лежал в коме и вскоре сам умер? Бред какой-то… Если считать, что на стенах в парадных следы убийцы, то получается, что Коростелев и сам себя убил тоже.