Принц и гвардеец - Кира Касс

Он повел нас прочь из леса, на ходу отдавая команды остальным.

– Знаю, ты сообразительная и проворная, но я был просто в панике, – негромко произнес я.

Америка приблизила губы к моему уху:

– Я сказала вашему командиру неправду.

– В каком смысле?

– Они меня все-таки догнали. – (Я в ужасе воззрился на нее, пытаясь представить, что такого кошмарного повстанцы могли с ней сотворить, если Мер не нашла в себе сил признаться в этом перед остальными.) – Со мной все в порядке, но одна девушка меня увидела. Она сделала книксен и убежала.

Меня затопило облегчение. Потом на смену ему пришло недоумение.

– Книксен?

– Я тоже удивилась. Она не показалась мне ни злой, ни свирепой. Девушка как девушка. – Америка немного помолчала, потом добавила: – У нее были с собой книги, целая куча.

– Такое часто случается, – подтвердил я. – Никто понятия не имеет, что они с ними делают. Полагаю, жгут их, чтобы обогреться. Видимо, там, где они живут, холодно.

Казалось все более и более очевидным, что нападавшим просто хотелось крушить все, чем располагал дворец, – произведения искусства, стены, даже его чувство безопасности – и завладеть бесценным королевским имуществом просто ради того, чтобы было что потом спалить. Для них это, судя по всему, способ показать монархии средний палец.

Не испытай я на собственной шкуре, насколько жестоки они могут быть, то нашел бы это даже забавным.

Вокруг было слишком много посторонних ушей, так что всю оставшуюся дорогу мы молчали, и тем не менее с Америкой на руках обратный путь показался мне куда короче. Я даже пожалел, что мы так быстро пришли. После того, что случилось сегодня, мне страшно было отпускать ее от себя.

– В ближайшие несколько дней я буду очень занят, но все равно попытаюсь повидаться с тобой, – прошептал я, когда показался дворец.

У меня не было выхода, кроме как отдать ее им.

Она склонилась ко мне:

– Ясно.

– Леджер, отнеси ее к доктору Эшлеру, и можешь считать себя на сегодня свободным. Молодец, – сказал Марксон, снова хлопнув меня по спине.

Дворцовые коридоры по-прежнему кишели прислугой, занятой ликвидацией последствий первого нападения. Едва мы очутились в больничном крыле, вокруг сразу же захлопотали сестры, так что больше поговорить с Америкой мне не удалось. Но когда я уложил Америку на кровать, глядя на ее изорванное платье и исцарапанные ноги, то против воли подумал, что все это моя вина. С начала и до конца. Настала пора ее заглаживать.

Когда же ночью я прокрался в больничное крыло, Америка спала. Ее успели немного привести в порядок, но ее лицо и во сне хранило следы тревоги.

– Привет, Мер, – прошептал я, обходя вокруг кровати.

Она не шелохнулась. Присесть к ней на постель я не отважился даже под предлогом, что заглянул проведать спасенную девушку. Я остался стоять в своей отутюженной форме, которую надел всего на несколько минут ради того, чтобы сказать ей эти слова.

Я протянул руку и коснулся пальцев Америки, но тут же убрал ее. Потом заговорил, глядя на нее, спящую:

– Я… я пришел попросить у тебя прощения. За то, что случилось сегодня. – Я сделал большой глоток воздуха. – Я должен был броситься за тобой. Должен был защитить тебя. Но не сделал этого, и ты чуть не погибла.

Ее губы сомкнулись плотнее и снова разомкнулись во сне.

– Честно говоря, это далеко не все, о чем я сожалею. Сожалею, что вспылил тогда вечером в нашем домике на дереве. Что велел тебе заполнить эту дурацкую анкету. Просто мне кажется… – Я сглотнул. – Мне кажется, что ты единственная. Я не сумел спасти отца. Не сумел защитить Джемми. С трудом удерживаю на плаву мою семью, и я подумал, что, может быть, это твой шанс на лучшую жизнь, чем та, которую тебе смог бы дать я. И я убедил себя, что, если люблю тебя, так будет правильно.

Я смотрел на нее и жалел, что у меня не хватило мужества признаться ей в этом, когда она была в состоянии возразить мне, сказать, как сильно я не прав.

– Не знаю, получится ли у меня все исправить. И сможем ли мы когда-нибудь стать такими же, какими были до всего этого. Но я не намерен оставлять попытки. Ты для меня все. Ты единственное, ради чего я готов бороться.

Мне столько всего еще надо было сказать, но я вдруг услышал, как скрипнула входная дверь. Даже в темноте не узнать костюм Максона было невозможно. Я поспешил прочь, низко опустив голову и делая вид, как будто всего лишь обхожу больничное крыло дозором.

Принц даже не кивнул мне в знак приветствия, он словно бы вообще меня не заметил, направился прямиком к постели Америки. И, придвинув к кровати кресло, он опустился в него.

Я почувствовал укол ревности. С самого первого дня в квартире ее брата – с самого первого мгновения, когда я понял, какие чувства испытываю к Америке, – я вынужден был любить ее издали. Принц же мог сидеть рядом с ней, касаться ее руки, и даже пропасть между кастами не могла ему помешать.

На пороге я остановился, не сводя с них глаз. Отбор ослабил связывавшую нас ниточку, а Максон был тем острым лезвием, которое могло перерезать ее вообще, окажись он слишком близко. Но я не очень понимал, насколько близко к себе подпустила его Америка.

Все, что мне оставалось, – терпеливо ждать и предоставить Америке время на размышление, которое, похоже, ей необходимо. По правде говоря, оно необходимо нам всем.

Только время могло расставить все по своим местам.