Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор

Сам кузен был настолько беспомощным и робким рыцарем, что лучше бы он не подтрунивал над воинственностью Раймонда и не подчеркивал свое родство с Констанцией. Впрочем, если он убедит императора, что Антиохия не может устоять без князя, Констанция его хоть родным братом признает. Но он покачал головой:

– К сожалению, василевс сейчас не настроен внимать нашим искренним советам и своевременным предупреждениям. Сдается, мы почему-то вышли из его доверия. К тому же никто не верит угрозам, не подкрепленным силой оружия. В любом случае, Эдессе теперь туго придется.

Эдесса? Как он может в такой момент думать об Эдессе! Констанция в бессилии стиснула руки, а Жослен продолжал смотреть в окно с обреченным видом и выгрызать ноготь с таким упорством, как будто именно под ним таился выход на свободу.

Со двора замка послышались крики: несколько византийских скутатов о чем-то громко спорили с кучкой взволнованных армянских горожан. Куртене прислушался, проговорил задумчиво:

– Я тщетно уверял Пуатье, что верность и отвага армян могут пригодиться. Как вы полагаете, жители Антиохии преданы вам?

– Я уверена в них! Я выросла на их глазах. Всем известно, что я – внучка армянской принцессы Морфии, и среди администраторов князя полно христиан-сирийцев.

– Хорошо бы объяснить франкам и армянам города, что ждет их, едва византийский гарнизон покинет город, и Антиохия останется без Пуатье. Вот что бы сделали ваши горожане, княгиня, если бы узнали, например, что греки собираются изгнать их всех из города?

Повернулся к Констанции, схватил ее рукав обслюнявленной рукой, уставился бесцветными, глядящими сквозь нее глазами:

– Мадам Констанция, я недаром всегда полагаюсь на местное население. Маленькие горожане-муравьи могут помочь огромному антиохийскому льву!

Сам Жослен в ратном деле бесполезный, как морская трава, но поскольку трусу постоянно приходится размышлять, как выжить, графу пришлось стать изворотливым умником. В безнадежном положении, когда бессильны оказались даже мощь и отвага Раймонда, Констанция не побрезгует воспользоваться любой хитростью, лишь бы та не противоречила воле Господа и княжеской чести. Чтобы спасти супруга, она сделает все.

Констанция растерялась, и Куртене нетерпеливо пояснил:

– Дорогая кузина, помните, что много зависит от добрых отношений с нашими подданными. Передайте этой Грануш, или как там зовут эту вашу проныру, чтобы подняли местную милицию и предупредили всех жителей – франков, сирийцев, мусульман, халдеев, армян, даже евреев, что Иоанн намеревается изгнать из города все негреческое население! Увидите, они воспротивятся! А в остальном – положитесь на меня!

Всем известно, что сам он давно передоверил эдесским армянам защиту своей столицы, а мог бы – переложил бы на них и оборону всего Заморья. Суетливо потер костлявые руки и, спотыкаясь, неловко цепляясь за собственные шпоры, выбежал из залы. В конце коридора уже спешила Грануш, запыхавшаяся в поисках пропавшей подопечной. Поджала губы, проводила сочувственным взглядом нелепую, тощую фигуру графа Эдесского:

– Что он тут болтал? Прости Господи, хоть и не чужой нам, а какой-то несуразный получился – ни рыба ни мясо! Ни на что не годный!

В княжеских покоях Изабель, успевшая разувериться в опасности мученической кончины, возмущалась, что ее не пускают полюбоваться на императора, а точнее, самой показаться ему, но властительнице Антиохии грозило несравнимо больше потерь и неприятностей, чем неимущей, безродной сироте.

– Изабо, иногда мне кажется, что если бы меня на костре сжигали, ты бы ради такого случая вырядилась и вприпрыжку поскакала бы красоваться в первых рядах!

Изабо захлопала воловьими глазами, разрыдалась, а унылая и праведная, как Великий пост, дама Филомена с удовлетворенным вздохом отметила порочность человеческой природы:

– Дамзель дю Пасси хотя бы от души пожалела бы вас, мадам, а многие из тех, кто сегодня лебезят и кланяются, поспешили бы на вашем костре еще и руки погреть.

Грануш возмущенно заворчала, перепрятывая что-то по рундукам:

– Типун вам всем на язык, такое говорить! Пусть этот василевс собственным ядом захлебнется, и мы никогда его больше не увидим! Нечего великовозрастной и безмозглой девице попадаться на глаза завоевателю. Бывают моменты, когда лучше всем забыть, что мы существуем.

Княгиня вспомнила совет Жослена:

– Татик-джан, нужно, чтобы все наши люди, слуги, все, кого мы знаем, все верные нам воины, монахи и стражники разошлись по городу, по базарам, по домам, по церквям и сообщили горожанам и купцам, что император собирается изгнать все население города за крепостные стены с пустыми руками!

Изабо испуганно заверещала:

– Как «изгнать»? А куда мы денемся?

– Изабо! – Констанция даже ногой топнула. – Если ты не замолчишь, то ты переселишься к ассасинам! Пусть по городу водят княжеских лошадей с пустым седлом. Необходимо, чтобы жители ужаснулись, чтобы народ возмутился. Наша последняя надежда – мятеж в городе.

Грануш – не Изабо, у нее в голове тесно от мыслей, не от глупостей, она опустилась на сундук и в изумлении уставилась на свою воспитанницу:

– Ох, Констанция! Вот она, порода наша Мелитенская! – Татик никому не позволяла забыть о собственном родстве с армянскими царями, а уж Констанция, разумеется, всем достойным в ней была обязана исключительно благородной армянской крови. – В мать, в бабку свою пошла!

Слышать о сходстве с дамой Алисой не очень-то приятно, но обижаться было некогда:

– Грануш-джан, если император не поверит, что без твердой руки князя Антиохию охватит мятеж, мы все погибли.

Мамушка живо повернулась и, несмотря на полноту, прытко выбежала из покоев. Изабо повеселела и, поправляя волосы перед зеркальцем, вздохнула:

– Как все-таки жаль, что императрица тоже не прибыла.

Констанция переходила от окна к окну, ломала руки, молилась, прислушивалась к шуму из окон и старалась не слышать Изабо. Дама Филомена, поджав губы, пряла с такой сосредоточенностью, словно на ее нитях висела судьба княжества.

Смеркалось, над башнями и колокольнями багряное небо затянули облака, подсвеченные заходящим солнцем снизу и темно-грозовые сверху. В воздухе испуганно метались голуби, вороны и ласточки, встревоженные зловещим набатом, сердце Констанции тоже билось, как колокол. Из города все явственнее доносился смутный шум толпы. В сгущавшейся темноте на площадях и перекрестках вспыхивало пламя далеких костров, над крышами клубился черный дым, тревожный запах гари заволакивал город. Улицы и проулки заполняли горожане, вооруженные копьями, дубинами, луками, палицами и мечами. По узким крутым подъемам к подножью замка стекались бушующие людские потоки. Еще осенью отряды антиохийской милиции одержали в стычках с осаждающими греками несколько побед и с тех пор преисполнились уверенности в себе. К полуночи освещенная всполохами факелов площадь перед замком гулко шумела, как волнующееся море. Вернулась в покои Грануш и подтвердила, что всю Антиохию взбудоражило неправедное намерение Иоанна изгнать жителей за пределы защитных стен.