Чужая страна - Чарльз Камминг

Какое облегчение – лежать в полной темноте, когда никто тебя не видит, подумал он. Во рту был вкус виски и зубной пасты. Сердце Тома билось в такт с корабельным двигателем, и ему почудилось, что он дитя, спящее в утробе корабля. Как только паром достигнет европейской зоны покрытия сети, надо будет звонить в Лондон с отчетом. У него было три выхода.

Первый – сообщить Джимми Маркуэнду, что у Амелии Левен, нового шефа Секретной разведывательной службы, есть незаконный сын. Это будет абсолютная правда, и Том, таким образом, выполнит свои формальные обязательства перед МИ-6. Можно еще добавить, что французская разведка выяснила, кто такой Франсуа Мало, проследила за ним в Тунисе и, возможно, даже попыталась завербовать его по пути в Марсель. Конечно, для Амелии это станет катастрофой. Ее немедленно уволят из МИ-6, и, как следствие, его собственная карьера тоже окажется под вопросом. С Траскоттом у руля Том всегда будет в Службе персоной нон грата.

Можно было пойти другим путем. Можно сказать Маркуэнду, что Франсуа Мало – мошенник, что он выдает себя за сына Амелии и что он вернулся во Францию на пароме в сопровождении минимум двух сотрудников французской разведки. Но какие у него доказательства? Том провел с Мало целый час за болтовней в баре, и у него ни разу не возникло ощущения, что он говорит с самозванцем. Сын Амелии был поразительно на нее похож, и его легенда была неопровержима: тщательный обыск в его номере в Гаммарте не выявил абсолютно ничего подозрительного. С какой целью DGSE могла затеять такую сложную и рискованную операцию, тоже оставалось неясным, однако полностью отбрасывать эту версию было нельзя. Тем не менее дальнейшие выводы, которые из нее следовали, – что приемные родители Мало были убиты не просто так, а похороны были фальшивыми, – были слишком неприятными и ошеломляющими, и по этой причине Том мысленно отложил версию в сторону. У него не было оснований для такой тотальной подозрительности.

Третий выход, без особенных душевных метаний и битвы с собственной совестью, Том счел наиболее подходящим. Пусть в Лондоне продолжают думать, что у Амелии Левен любовная интрижка. Пусть Траскотт и Хэйнес считают, что она забросила все дела, чтобы насладиться в Гаммарте сексом с молодым и красивым любовником-французом. В конце концов, ведь именно так они и хотели думать. И они заслуживали того, чтобы оставаться в своем неведении. Еще двенадцать месяцев назад Том и не подумал бы врать Маркуэнду в таком деле, но он не считал особенно важным сохранять лояльность по отношению к этим новоиспеченным первосвященникам МИ-6. «Если бы мне пришлось выбирать между изменой родине и предательством друга, я надеюсь, что у меня хватило бы мужества изменить родине», – подумал Том, припомнив Э. М. Форстера.

В первый раз в жизни эта фраза приобрела для него настоящий смысл.

Дом стоял на вершине холма в двух милях к востоку от деревни Саль-сюр-л’Эр, что в провинции Лангедок-Русильон. Из окон открывался вид на просторы Арьежа. С юга к нему подходила одна-единственная дорога, ответвление от трассы D625. Она приближалась к дому почти вплотную и резко уходила вниз, шла мимо старой разрушенной мельницы и снова присоединялась к главному шоссе на Кастельнодари примерно в миле к юго-востоку, так что получалась крутая петля.

Сторожили, как правило, двое: Аким и Слиман. Этого было достаточно, чтобы приглядывать за Холстом. У каждого из них была своя комната на втором этаже, с полкой, забитой пиратскими DVD, и лэптопом. Внизу, в гостиной, стоял большой телевизор с приставкой Nintendo Wii, и минимум четыре-пять часов в день охранники проводили там. Они играли в гольф в Сент-Андрус, сражались в теннис на Ролан Гаррос или дрались с разбушевавшейся Аль-Каидой в темных переулках и пещерах нарисованного Афганистана. Приводить в дом женщин было запрещено. Меню разнообразием не отличалось: жареная курица, кускус и замороженная пицца.

Холст содержался в маленькой комнатке, расположенной между холлом и большой спальней на первом этаже, в южной части дома. Во временную тюремную камеру вели две двери. Первая выходила в холл и запиралась на висячий замок. Вторая соединяла ее со спальней. Эту дверь удерживали две толстые металлические перекладины на крючках. Босс встроил в обе двери смотровые оконца, чтобы охранники могли наблюдать за всеми передвижениями Холста в любое время дня и ночи. Холст получал пищу три раза в день, и раз в день ему разрешалось двадцать минут разминки на маленькой лужайке позади дома. Лужайку с трех сторон окружала двенадцатифутовая изгородь, так что его не могли заметить никакие случайные прохожие. Холст никогда не отказывался от еды и не жаловался на условия содержания. Для того чтобы он мог справлять естественную нужду, в комнате стояло ведро; Аким и Слиман опустошали его, когда приносили еду. Время от времени Слиману становилось скучно, и тогда он делал вещи, которые, как знал Аким, босс бы не одобрил. Однажды он достал свой нож, заткнул Холсту рот, потом нагрел нож на газовой горелке и принялся водить им перед глазами Холста, приближая раскаленное лезвие к самому лицу. Холст мычал и дергался, а Слиман ржал как конь. Но вообще они не причиняли ему никакого вреда. Они не тронули ни единого волоса на его голове. Пожалуй, самое худшее было, когда Слиман напился и во всех подробностях рассказал Холсту о том, как он изнасиловал девушку. История была скверная, и Акиму пришлось вмешаться и слегка охладить Слимана. Но в целом Аким считал, что с пленником обращаются вполне вежливо и с уважением.

Где-то через неделю, согласно указаниям босса, Холсту предоставили телевизор и DVD, которые он и смотрел по шестнадцать часов в день. В качестве жеста доброй воли и вне протокола Аким даже разрешил Холсту посидеть с ним в гостиной и посмотреть футбольный матч между Марселем и какой-то английской командой. Правда, пленник при этом был пристегнут наручниками к стулу. Но Аким дал ему банку пива и сказал, что очень скоро ему разрешат вернуться в Париж.

Единственный раз, когда ему действительно пришлось встревожиться, случился в середине второй недели. Один из соседей проходил мимо и решил зайти узнать, вернутся ли хозяева к осени. Видимо, он никак не ожидал увидеть бритоголового араба в сельском Лангедоке – настолько не ожидал, что буквально отступил на шаг, когда Аким открыл дверь. Всего в нескольких метрах сзади стояли Слиман и Холст; Слиман заткнул пленнику рот посудным полотенцем и наставил оружие на его гениталии, чтобы тот не вздумал позвать на помощь. Аким сказал соседу, что он друг хозяина дома, что хозяин сейчас в Париже и что он должен быть на днях. К счастью, на следующий день и в самом деле явился босс, так что все обеспокоенные соседи с биноклями могли своими глазами наблюдать, как белый мужчина с бородой и в шортах подстригает газон, а потом купается в бассейне возле дома.

В ясные дни через долину Арьежа можно было разглядеть далекие отроги Пиренеев, но в то утро, когда Аким, как обычно, отправился в Кастельнодари за продуктами на неделю, из Баскских земель принесло грозу, и на землю выпало не меньше дюйма теплого летнего дождя. Сначала Аким зашел в гипермаркет в Вильфраншде-Лораге за продуктами и за бутылкой Bandole rosé для Валери и бутылкой Ricard для босса. В аптеке в Кастельнодари он купил лекарство от астмы для Холста, а также дезодорант и упаковку аспирина для себя – и то и другое уже подходило к концу. Слиман попросил его прихватить парочку порножурналов, и Аким заскочил в табачную лавочку. За прилавком сидела пожилая женщина, которая даже и не пыталась скрыть, что считает присутствие Arabe в своем магазине оскорблением достоинства Республики.