Как хочется счастья! - Ирина Степановская

Директриса, точно так же, как, в свою очередь, «матушка» Таисия, захотела сначала показать мне школу и работы своих учеников. Картины, развешанные в простенках, она гордо называла «наш музей». Я не возражала, и мы пошли с ней по периметру зала. Дети сначала заинтересованно поглядывали на нас, а потом вернулись к своим кистям и мольбертам, но когда Лидия Васильевна подводила меня к какому-нибудь ученику и рассказывала о его работе, в глазах детей я видела выражение примерно как у собак в питомнике: я тебе нравлюсь? И это неосознанное заискивание очень смущало меня. Но детей было немного, картин значительно больше. Часто попадались не только живописные работы. На отдельных, грубо сколоченных, но аккуратно покрашенных столах были выставлены скульптурные экспозиции – из папье-маше и глины, пластилина и дерева – что-то вроде тематических поделок к праздникам. Лидия Васильевна, показывая их, опять изящно поднимала руку с новой описывающей дугу сигаретой, и ее вязаные рукава-вьюнки вздымались и опадали, следуя движениям сигаретного огонька, а пепел плавно опускался прямо на пол.

Работы по уровню мастерства были очень разные. Я, конечно, небольшой специалист, но некоторые не вызывали никаких чувств, кроме удивления – зачем их автор все-таки взялся за кисть. Многие были неплохи – видимо, если у человека присутствовали хоть какие-то способности, Лидия Васильевна умело натаскивала его основным приемам техники живописи, и работы получались вполне сносные – не хуже тех, что продаются на Арбате или в переходе перед Крымским мостом. Директор рассказывала мне об авторах этих работ. Оказывается, среди ее учеников были не только дети. Лидия Васильевна назвала и три мужские фамилии. Один мужчина по специальности слесарь, а вообще-то занимался чем угодно, когда хотел, – и слесарничал, и плотничал, и чинил велосипеды, старые телевизоры и швейные машинки, работал в манере лубочного письма. Второй – преподаватель единственного в городке торгово-кулинарного училища, был, как я поняла, специалист по натюрмортам. Композиции он составлял из поварешек и кастрюль, убитых белых куриц с бледными узкими гребнями и короткими четырехпалыми лапами с длинными когтями и, по какой-то своей прихоти или исходя из художественной идеи, понятной только ему, соединял их для контраста с шоколадными тортами с кремовыми розочками – по всей видимости, выпускными произведениями студентов кондитерского отделения. Был еще третий – звали его Иван Глушенко. Я бы, может, и не запомнила его фамилию, но он подписывал свои картины гордо, наискосок, почти во всю ткань полотна, будто фамилия являлась главным в его творчестве. Но, кстати, черная витиеватая подпись не мешала восприятию картины. Глушенко писал, как Ван Гог, – яркими красками, толстыми мазками. Наверное, он подражал манере импрессионистов, потому что среднерусские поля выглядели у него по меньшей мере, как виноградники в Живерни, что, правда, не делало наш среднерусский пейзаж привлекательнее, чем он был в природе.

Чем дальше мы шли, тем отчетливее я понимала: есть у местных художников талант или нет, в какой бы манере ни работали они в их крошечном городишке – сам факт занятий живописью прекрасен. Уже одно это достойно того, чтобы вывесить все картины в музее.

Мы заканчивали обход – подходили к последнему простенку. Я повернулась к двум рядам небольших по формату полотен, висящих в настоящих рамках на шнурах, как в заправдашнем музее, и вдруг заметила на лице Лидии Васильевны сдержанно-ликующее выражение. Она даже выкинула очередную недокуренную, кажется, четвертую уже по счету сигарету. Рукав-вьюнок снова поднялся рядом с моим плечом, я всмотрелась в картины. Это были пейзажи и жанровые сценки. Покосившийся домик среди лопухов назывался «Дача моей бабушки», трое русоголовых подростков с удочками, уходящие по залитой солнцем сельской дороге на рыбалку – двое рядом, последний отстал – был подписан более душещипательно: «Трое негритят», а висящая ко мне ближе всех картина с подписью «Луг» заставила меня затаить дыхание. Это было прямое подражание молодому Дюреру. Тот ради развлечения изобразил на полотне просто кусок дерна. Нынешний художник выписал на своей картине кусок луга, как если бы человек лежал в траве и смотрел из этого положения в траву. Изображение получалось как бы трехмерным. Я даже будто почувствовала, как пахнет земля, нагретая солнцем. На одной из травинок, приходящихся вровень моему лицу, полз муравей. Я поймала себя на том, что протянула руку его стряхнуть. Лидия Васильевна наблюдала за мной. В ее глазах я прочитала что-то вроде: «Ага-а!»

– Кто же этот талант?

– Вот эта девочка. – Моя проводница указала мне на девочку-подростка, работавшую ближе к нам. Я поняла, что маршрут обхода был выбран не случайно. Девочка, искоса наблюдавшая за нами, сделала шаг ближе.

– Работай, Маша, не слушай нас. Работай! – отправила ее назад директриса и обернулась ко мне.

– Когда кругом грязь и пьянство, а в клубе, работающем раз в неделю, только боевики, музей должно содержать даже из-за одного-единственного ребенка, желающего рисовать. А уж если здесь уродился настоящий талант, нужно всем миром приложить все силы, чтобы отправить ее учиться в Москву или Петербург. Дать этому таланту пропасть в нашей глуши – преступление. Ну подумайте сами, что ее здесь ждет? – Лидия Васильевна перевела взгляд на Машу, и я увидела в ее глазах застарелую, ничем не вытравляемую боль. – Случайная профессия, раннее замужество, огород, работа за гроши, нездоровые дети и в целом загубленная жизнь.

Я спросила у директрисы:

– А почему вы здесь живете?

Она пожала плечами.

– У меня нет такого таланта.

Мы присели на шаткие стульчики у стены.

– Среди ваших учеников талант только у одной девочки, а ваша соседка стремится помочь многим женщинам…

Директриса помолчала. Опустила руки вдоль тела, и рукава-вьюнки беспомощно упали на тонкие кисти. Потом она взглянула на меня с усталостью и разочарованием.

– Таисия нагружает своих помощниц трудом, чтобы они работали, как волы, – не рассуждая. А я стараюсь развить у детей душу. Разве вы этого не понимаете?

Я пожала плечами.

– Конечно, понимаю. Но ведь у вас разный материал. Можно сказать, что вы работаете с маслом, а она – с камнем…

– Почему это я – с маслом? – даже обиделась, как мне показалось, директриса. – Ничего себе масло! Мужики, между прочим, раньше пили, как черти, и дети тоже…

– Что, дети тоже пили?

Она остановилась.

– Ну, нет, дети не пили, хотя кое-кто пробовал… Я хотела сказать, что дети тоже не всегда сахар.

Я подумала – масло, сахар… Какие-то кулинарные выходят определения.

– Но все-таки, получается, вы с «матушкой» Таисией делаете почти одно дело. Неужели вы не пробовали договориться по поводу этого помещения?

– А как здесь можно договориться?

– Но ведь здание такое большое. Можно поделить его пополам и сделать два входа.

– Господи! Да они нас тогда сожгут. – Лидия Васильевна говорила об этом как о давно решенном. – Этой вашей Таисии нужно либо все, либо ничего.