Двуединый - Андрей Русланович Буторин

У Олюшки оказался с собой ножик, больше похожий на небольшой тесак, который она достала, чтобы выкопать ямку. Ломон, увидев его, недовольно покачал головой:

– Было же сказано: оружие оставить!

– Какое же это оружие? – искренне удивилась осица. – Это подручное средство. Консервы открыть, колбасу порезать…

– Голову кому-нибудь отрубить, брюхо вспороть… – продолжил Ломон. – Сейчас схрон для «книги» этим мачете выроешь – и его туда тоже положишь.

– Сам туда лучше заройся! – вспыхнула Олюшка.

– Не выделывайся! – одернул ее двуединый. – Я не из-за своих хотелок запрещаю идти дальше с этой секирой! Просто любой остановивший нас полицейский за такую вот открывашку консервов точно нас сцапает, поскольку это холодное оружие, разрешения на которое у нас не имеется. А с учетом, что у нас вообще нет никаких документов, мы окажемся в большо-ой за…

– Засаде, – опередил его Васюта. – У меня как раз и аналогичная садюшка имеется.

С папой обидная вышла засада —

Мама нашла на рубашке помаду.

Папа вскричал: «От бритья это кровь!»

Много ее пролилося и вновь…

– Романтично, когда из-за женщин проливается кровь, – мечтательно улыбнулась Олюшка.

– Романтично, когда «за», – возразил двуединый, – а вот когда «из-за» – это уже не романтика, а дурость. Веришь?

– Нет! – фыркнула Олюшка. – Это у тебя в башке дурость. А вот у моего Васи…

– А если твой Вася придет домой с помадой на рубашке? – перебил ее, прищурившись, Ломон.

– Прольется кровь, – недоуменно заморгала осица. – Васенька ведь это в своем стихотворении как раз и озвучил. Ты что, не понял его сути? Ну, точно, дурость в башке.

– Закапывайте «книгу» и ножик, умники! – огрызнулся Ломон.

Глава 17

Откровенно говоря, Ломону стало тревожно. И не только за себя и своих спутников, а точнее, не столько за это, как за сам факт проникновения Помутнения в его родной мир. Ведь если оно распространится и здесь – это, что называется, полный кирдык. В сталкеров он уже наигрался, хотелось пожить и нормальной жизнью, в которой самая страшная аномалия – отключение горячей воды.

Оставалось надеяться, что сюда проникло все же не само Помутнение, а лишь то, что действовало на месте межмирового портала в момент перехода. Как раз «тормозилка ИИ» и действовала. А еще, вероятно, «дирипадка». Или нет?.. Если да – очень плохо. Потому что, проникни она сюда, это чревато большими бедами. Наверняка через этот район пролегают воздушные маршруты в аэропорты Мурманска и Апатитов-Кировска. Да и вояки скорее всего здесь тоже летают… Но тут двуединый вспомнил, как вышел сюда через этот портал впервые и увидел в небе инверсионный след самолета. Он облегченно выдохнул: значит, «дирипадка» сюда не проникла. Или даже исчезла к этому времени и в том мире. Ну да, эта аномалия и не была постоянной! Ведь те же канталахтинцы летали тут на своем дирижабле множество раз – и все было в порядке. Значит, она появилась спонтанно. Какое-то время повисела – и, что называется, рассосалась. А вот «тормозилка» – пока нет. Опять же, как долго она просуществует в этом мире при закрытом портале? Может, без подпитки от Помутнения тоже очень скоро рассосется?

Но это, разумеется, были лишь его догадки, ничем не подкрепленные теории. В действительности же все могло оказаться по-другому. Кто знает, сколько еще оказий проникло в этот мир из зараженного Помутнением, какие гостинцы – в прямом и негативном переносном смысле – подкинуло оно сюда сквозь межмировой пробой. Поэтому Ломон шел дальше предельно осторожно, и хоть камни перед собой все-таки не кидал, срезал-таки прут, которым ощупывал впереди путь, и велел остальным сделать то же.

* * *

Однако до трассы Санкт-Петербург – Мурманск больше им никаких сюрпризов не встретилось. Перед тем как выйти к самой дороге, двуединый решил устроить привал, чтобы подкрепиться, а заодно и провести дополнительный инструктаж – в основном, конечно, для Олюшки, которая мало что знала об этом мире и могла чем-нибудь это выдать.

– Постарайся молчать, – сказал ей Ломон. – Особенно сейчас, когда будем голосовать. Лучше вообще если буду говорить я один, – бросил он взгляд и на Васюту, – так будет меньше нестыковок в нашем вранье.

– А и не надо врать, – заявил тот. – Ходили в лес, возвращаемся домой, просим подвезти. Где тут вранье-то? Мы ведь из леса сейчас и идем.

– Ходили в лес за восемьдесят кэмэ от Мончегорска? – усмехнулся Ломон. – Ну-ну. Скажи еще, что за грибами, это в июне-то!

– Просто в поход, мы любим эти места! – не унимался Васюта. – Я, кстати, и правда люблю, тут ведь Полярные Зори рядом – мой самый любимый после Мончегорска город. Красивый, как не знаю что!

– Опять ваши Зори! – насупилась осица. – Нету никаких Зорь – ни полярных, ни среднеполосных! Любит он их, тоже мне…

– Ты забыла, Олюшка, – нежно проворковал Васюта, – что мы сейчас в другой реальности, в которой этот город действительно есть. Он тут чуть в сторонке от трассы, но мы будем проезжать отворотку – увидишь указатель.

– Кстати! – кивнул Ломон. – Насчет любви – это хорошо. Я, когда тачку тормознем, буду с водилой разговаривать, а вы – целуйтесь-милуйтесь. Воркуйте там, не знаю, обнимайтесь – изображайте влюбленную пару, короче. Тогда и ничего лишнего не ляпнете, и у нас народ сентиментальный, скорее согласится подвезти…

– Вот еще! – возмутилась Олюшка. – Не стану я ни с кем целоваться!

Васюта дернулся, будто в него попала пуля, и поник так, словно и впрямь собрался помирать. Осица, увидев это, сменила тон:

– Да я не это имела в виду!.. Просто вот так, у всех на виду, да еще по команде это делать – это ж неправильно.

– А вот я тебя у всех на виду даже очень хочу обнять, – поднял на нее взгляд Васюта. – Чтобы все знали, как я тебя люблю.

– А ты… – запнулась Олюшка, – …меня любишь?..

– Ну да. Разве непонятно? Разве иначе захотел бы я остаться с тобой?

– Просто я думала, что… – Тут она шагнула вдруг к Васюте, обняла его и крепко поцеловала в губы. А потом, слегка отстранившись, сказала: – Не думала, что когда-нибудь произнесу это, но я… Тьфу ты, трудно-то как!.. В общем, это… как его… Короче, Васюта, я тебя тоже люблю и согласна с тобой целоваться на этой… как ее… тачанке.

– На тачке, – поправил расплывшийся в улыбке влюбленный. – Но ведь… не только на ней?..

– И на ней, и под ней, и где угодно! – пообещала осица.

– Под ней лучше не