Иосиф Сталин в личинах и масках человека, вождя, ученого - Борис Илизаров

«Ответ на письмо председателя телеграфного агентства “Ассошиэйтед пресс” Г. Ричардсона.

Г-ну Ричардсону.

Ложные слухи о моей болезни распространяются в буржуазной печати не впервые. Есть, очевидно, люди, заинтересованные в том, чтобы я заболел всерьез и надолго, если не хуже. Может быть, это и не совсем деликатно, но у меня нет, к сожалению, данных, могущих порадовать этих господ. Как это ни печально, а против фактов ничего не поделаешь: я вполне здоров. Что касается г. Цондека, он может заняться здоровьем других товарищей, для чего он и приглашен в СССР.

Обострения так называемого «гастроэнтероколита» странным образом совпадают с периодами осложнения внутренней или внешней политической ситуации. Кремлевские медицинские светила того времени вынуждены были дать ему ряд простых, но, как и для многих нервных и перегруженных работой людей, почти невыполнимых рекомендаций. Они предложили урегулировать образ жизни – своевременно принимать пищу, не превращать ночь в день и вовремя ложиться спать. Меньше пить и меньше курить, делать себе два выходных дня, ежегодно ездить на курорты[159].

Изменить режим дня он не мог, так как был ярко выраженной «совой» и пик активности приходился как раз на ночные часы. При нем все руководящие работники и в первую очередь члены Политбюро выработали в себе «совиные» навыки. Бросить пить было тоже не просто. Помимо того что он, как кавказец, любил застолье, грузинские вина и напитки покрепче, ночные пиры с ближним кругом носили еще и ритуально-политический характер. Во время их решались важнейшие государственные дела и нередко судьбы сидящих за столом подпаиваемых им людей. На курорты он, конечно, ездил, но они приносили лишь временное улучшение. Неизвестно, когда именно, но подозрение, что проблемы с желудком могут быть связаны с возможными покушениями через лечащих врачей, закралось в его сознание, видимо, с конца 1920– начала 1930-х годов. Возможно, поэтому он периодически менял своих врачей. Но все равно некоторые из них слишком многое знали о тайных делах и его реальных физических и психических недомоганиях.

В 1934–1936 годах одним из постоянных лечащих врачей Сталина был терапевт М. Г. Шнейдерович. После 1953 года, отсидев в тюрьме, Шнейдерович вспоминал, как его пациент до войны любил иногда «пошутить». Сталин как-то спросил врача: «Доктор, скажите, только говорите правду, будьте откровенны: у вас временами появляется желание меня отравить?» Растерянный врач молчал. Тогда Сталин сокрушенно замечал: «Я знаю, вы, доктор, человек робкий, слабый, никогда этого не сделаете, но у меня есть враги, которые способны это сделать…»[160] Профессор Валединский, лечивший Сталина от мышечных болей и ангин с промежутками в 1926–1931 годы, а затем в 1936–1940 годах, вспоминал, что 5 января 1937 года во время застолья по случаю очередного выздоровления Сталин «говорил об успехах советской медицины и тут же сообщил нам, что среди врачей есть и враги народа: “О чем вы скоро узнаете”»[161]. Этот разговор состоялся накануне процесса Бухарина.

Вскоре после самоубийства в 1932 году жены он так основательно «законспирировался» в Кремле и на дачах, его пища и покои так тщательно охранялись, что единственно, кого он мог тогда реально заподозрить в покушении на него в связи с упорными расстройствами кишечника, были, конечно, врачи и соратники. Первый «врачебно-бухаринский» процесс 1938 года, как известно, закончился расстрелами и приговорами к длительному заключению. Среди прочих расстреляли профессоров И. Н. Казакова и Л. Г. Левина и к десяти годам приговорили профессора Д. Д. Плетнева. А когда наступила война, среди тех важнейших государственных «преступников», кого расстреляли без приговора суда в первый ее месяц в Орловской тюрьме (М. Спиридонова, Х. Раковский и другие), был и профессор Плетнев. Еще накануне ареста он говорил своим близким и ученикам, что считает себя обреченным, так как «слишком много знает»[162].

Хорошо осведомленные известные эмигрантские деятели Н. Вольский (Валентинов) и В. Суварин в 1953 году опубликовали работу, в которой, называя Сталина московским Калигулой, сообщили, что и Плетнев и Левин поплатились жизнью за подтверждение диагноза – паранойя[163]. Н. Валентинов в 1954 году в письме Б. Николаевскому рассказал, что в 1937 году заместитель В. Молотова Валериан Межлаук передал в Париж через своего брата Ивана обширные материалы, свидетельствующие о паранойе Сталина. По его словам, за это Ежов, сменивший Ягоду, собственноручно застрелил В. Межлаука. Николаевский в достоверность переданных материалов не поверил и считал, что все это свидетельствовало об «идеологической» подготовке к попытке свержения Сталина, которая началась еще накануне убийства Кирова[164]. До сих пор достоверных документальных свидетельств о паранойе Сталина, как в этом, так и в случае с Бехтеревым, пока не обнаружено. Однако приводимые здесь новые данные о здоровье Сталина говорят, что врачебная «проблема» действительно очень волновала Сталина и что совершенно не случайно, не по велению извращенной фантазии параноидального диктатора в процесс 1938 года были вовлечены врачи и «фармацевт» Ягода. Не исключено, что именно всемогущий глава НКВД провоцировал тесно с ним сотрудничавших врачей на установление рокового диагноза. Если представить на мгновение, что Ягода, понимая шаткость своего положения, мог действительно готовить устранение Сталина (а если не готовил, то это тем более удивительно!), то лучшего предлога, чем душевная болезнь вождя, трудно было придумать. Всем сразу же все стало ясно. И никто бы не стал на защиту вождя-параноика. Главное – легко бы объяснялась причина массовых репрессий и других злодеяний Сталина, а сам Ягода из палача мог превратиться в спасителя Отечества. (Нечто подобное после смерти Сталина предполагал сделать Берия. Фактически вариант этой же версии, но сильно ослабленный провел в жизнь Хрущев на XX съезде партии.) Не исключено, что в этой игре Ягода мог отводить важные роли членам Политбюро Межлауку и Чубарю, а главное – Бухарину, с которым постоянно поддерживал хорошие отношения. Бухарин же мог об этом даже не догадываться. В своей предсмертной записке Бухарин написал: «Коба, зачем тебе была нужна моя жизнь?» Сталин всю жизнь ее хранил на даче, в ящике письменного стола, под старой газетой. Но все это лишь предположения.

Существует масса свидетельств того, что Сталин особенно опасался руководителей советской тайной полиции. В узком кругу он не раз говорил, что Ежов, сменивший Ягоду, прослушивает его телефонные разговоры и собирает на него досье. В последние годы, как единодушно считали Хрущев, Микоян, Молотов и другие, он очень опасался Берии, который якобы тоже собирал материалы, и, как недавно установили в результате реконструкции кремлевского кабинета Сталина, спецслужбы действительно прослушивали вождя. Так что это могли быть вполне реальные опасения.