Ева - Артуро Перес-Реверте

– Разок за восемь франков, – сказала она по-испански.

Фалько рассеянно улыбнулся ей:

– Не сегодня.

– Много теряешь.

– Да я знаю.

Ему нужно было подумать. Нужно было спокойно выпить и со стаканом в руке поразмышлять о том разговоре, что вели они с плотным, твердым и лаконичным капитаном Киросом. Истолковать для себя его слова и его молчание. Взвесить все «за» и «против» в ситуации, где оказались они все.

Эти мысли текли у него в голове, когда он проходил мимо открытых дверей, над которыми горел красный фонарь. «Хамрух» – возвещали крупные буквы над крыльцом. Пахло карболкой. Шкафоподобный мавр, в европейской одежде похожий на парижского апаша, болтал у входа с французским легионером.

– Хорошие девочки, приятная музыка… – произнес мавр затверженные английские слова, улыбаясь при этом до ушей.

– А как со спиртным и прочими зельями?

Легионер подмигнул ему по-свойски. Рябоватое лицо с грубыми чертами, белое кепи на светловолосой голове. Капральские нашивки на рукаве защитной куртки. Блестящие глаза и широкая улыбка, какие бывают у тех, кто накурился марихуаны.

– Самые лучшие в Танжере, – сказал он по-французски с сильным немецким выговором.

– Невозможно, – ответил Фалько, останавливаясь, – усомниться в ваших словах.

В кабаре «Хамрух» было шумно и многолюдно. Просторный зал, отделанный морскими раковинами и раскрашенными гипсовыми арабесками, освещали лампы без абажуров, которые свисали с потолка вокруг двух вентиляторов, впустую гонявших воздух. Один из тех танжерских притонов, где можно получить все, что душе угодно, – порцию спиртного, женщину, мальчика и, конечно, фальшивый паспорт или возможность нелегально перебраться ночью на ту сторону пролива и оказаться в любом укромном уголке испанского побережья.

Фалько начал обмахиваться шляпой. Было жарко. От испарений кофе по-турецки, смешанных с табачным – и не только – дымом, воздух был так плотен, что его можно было резать ножом. Под оркестр, разместившийся на эстраде, танцевали на пятачке посреди зала три девицы – две мавританки и белая, одетые крайне скудно.

Посетители разных рас и сословий сидели у стойки бара или за двумя десятками столиков, расположенных амфитеатром. Все женщины, наметанным глазом определил Фалько, были на работе. Шлюхи среднего уровня и ниже. И потому, движением головы отклонив услуги крашеной блондинки, устремившейся было к нему чуть не с порога, он переложил бумажник из внутреннего кармана пиджака в брючный – старая тактическая предосторожность – и уселся у самого края стойки.

– Виски, сэр?

Бармен – уж такой мавр, что дальше некуда, – плутовато улыбался ему. Он был очень похож на громилу у входа, и Фалько спросил себя, не братья ли они.

– Чистого.

В подобных заведениях лед – вернейший способ заполучить заворот кишок. Глоток пойла, которое бармен нацедил ему в стакан из бутылки с этикеткой «Four Roses», прокатился по пищеводу, и Фалько сморщился. Самые лучшие в Танжере, заверили его апаш и легионер. Ага, как же! Твари бесстыжие.

– Пива, – сказал он, когда вновь обрел дар речи. – Только, будьте добры, бутылочного.

– Сию минуту.

И поставил перед ним только что откупоренную бутылку «Кингсбери». Судя по тому, что коричневая этикетка, отпотев, почти отклеилась, держали пиво в леднике, но было оно тепловатое. Смирившись, Фалько поднес горлышко ко рту и сделал глоток. Чуть выждал и удовлетворенно стал пить. Оказалось, хорошее.

С бутылкой в руке развернулся и, опираясь спиной о стойку, взглянул на танцующих девиц. Молоденьких и, что называется, фигуристых. В коротеньких туниках, глубоко вырезанных сверху и мало что прикрывающих снизу, в браслетах, цепочках и серьгах, тройным перезвоном вторивших ритму танца. Они вращали бедрами, бездарно имитируя соитие, а посетители подзадоривали их одобрительными возгласами и совали им смятые купюры в декольте. Иногда деньги вываливались, падали на пол, и танцовщицы топтали их босыми ногами. Потели клиенты, потели девицы – бедра и груди под светом голых ламп блестели, как лакированные.

– Ça va, mon ami?[10]

Давешний легионер уселся рядом с ним за стойку.

– Без femmes?[11] Один скучаешь? – добавил он дружелюбно.

Фалько кивнул:

– Как видишь… Один… наедине с воспоминаниями.

Француз вопросительно глянул на бутылку. Поиздержался, наверно, понял Фалько и сделал знак бармену.

– Er ist ein richtiger Gentleman[12].

Фалько улыбнулся. Нечасто услышишь такие отзывы от капрала Иностранного легиона.

– Danke![13] – шутовски прищелкнув каблуками, ответил он.

– Так ты говоришь по-немецки?

– Как видишь.

Капрал одним долгим глотком ополовинил бутылку.

– Хороший ты парень, – сказал он удовлетворенно. – Sympathisch[14].

И после этого оставил его в покое. У танцевального пятачка Фалько увидел тех самых моряков с «Мартина Альвареса», накануне повстречавшихся ему на Соко-Чико. Он и узнал всю компанию благодаря артиллерийскому старшине, которого заприметил еще вчера вечером. Они сидели за двумя сдвинутыми столами. Все курили и пили, всем видом своим показывая – «мы гуляем». Время от времени вызывающе или зло посматривали на ту сторону площадочки, туда, где расположились матросы с «Маунт-Касл» – их Фалько узнал благодаря загорелому бритоголовому боцману, отзывавшемуся на прозвище Негус. Обе компании были явно навеселе и разгорячены. По недобрым взглядам Фалько, на собственном опыте знавший, как действие спиртного и близость женщины разжигают давнюю рознь, предвидел стычку.

– Расселась, мразь краснозадая, – пробормотал, проходя мимо стойки по пути в сортир, один из военных моряков.

Танцовщицы скрылись, и оркестр стал наяривать диковатую вереницу фокстротов, танго и пасодоблей. Ремеслом во всей группе владел один только трубач, и Фалько невольно заслушался и засмотрелся, потому что немного знал, что это такое – игра на трубе. В молодости он учился играть в доме приятеля, мечтавшего создать в Хересе первый джаз-банд. Затея провалилась после того, как Фалько ненароком обрюхатил горничную, служившую в этой семье: девушка отправилась в свою деревню, произошел большой скандал, тем все и кончилось. Имени горничной он не помнил, но каждый раз при звуке трубы в памяти воскресали его неискушенный нетерпеливый пыл и первое прикосновение к ее смуглой шелковистой наготе. Это – да еще две фразы: одна – перед тем как все случилось: «Мы с тобой, видать, с ума сошли», а вторая – после: «Поклянись, что всегда будешь меня любить».