Барракуда forever - Паскаль Рютер

— Мне наплевать! — взревел отец. — Мне глубоко наплевать! Я ничего не понял ни в этой игре, ни в театре, ни в том, что вообще происходит.

Он еще несколько минут поворчал, потом снова взорвался:

— А что касается ваших историй с женитьбой, разводом, с вечностью, которую нужно делить, как колбасу на пикнике, то в этом я просто не в силах разобраться! И главное — не пытайтесь мне ничего объяснять!

Тем временем Жозефина, сидя в кресле и обхватив голову руками, тихонько причитала:

— Что же мне теперь делать? Что же делать? Я хочу вернуть себе моего Бонера. Мне совсем не хочется ехать в Азию.

Следующая ночь была похожа на многие другие мои ночи. Деревья продолжали падать. Они были огромные, с толстыми узловатыми стволами, прожившие долгую жизнь. Но странное дело, высота и массивность стволов, как и размер кроны, скорее создавали впечатление непрочности, нежели мощи. Чем они были величественнее, тем слабее. Мы с Александром Равчииком и Бастой шагали по ковру из сухих опавших листьев, которые не шуршали под ногами, как будто мы шли, не касаясь земли. Мы переходили от дерева к дереву, чтобы удостовериться, что им ничто не угрожает, но стоило к ним прикоснуться, как становилось ясно: они в опасности. Шапка Александра была гигантской, почти достигала верхушек деревьев.

Как будто какой-то зверь рыскал здесь, зверь, чья жестокость не уступала упорству. Я отходил на несколько шагов. Смотрел вверх, но не видел ничего, кроме густой листвы, заслонявшей небо. Потом верхушка дерева принималась дрожать, ствол начинал раскачиваться в разные стороны. И корни вываливались из земли, без шума, без хруста, зато вокруг поднималось невнятное ворчание, и падение каждого дерева сопровождалось раскатистым рыком.

Всякий раз, когда дерево падало, я думал, что сейчас наконец разберусь, что скрывается за ним, и эта уверенность немного утешала; но на самом деле я опять оказывался перед новым императором леса. И ему тоже грозила опасность.

И я плакал.

Пока вдруг среди ночи не раздался телефонный звонок. Мама с папой кубарем скатились с кровати. Мы с ними столкнулись в гостиной. А Жозефина даже не проснулась.

Наполеон. Кроме него некому.

— Это спасатель, — сообщил нам отец, прикрыв ладонью трубку.

Мама попросила меня снова лечь спать, но я остался сидеть на нижних ступеньках лестницы. Отец повторял вслух все, что говорил спасатель, чтобы мама понимала, о чем речь.

— Пожар?

Молчание.

— А, к счастью! В общем, было жарко. Не стоит шутить о таких вещах? Да, вы правы, извините. Просто у меня выдались очень непростые дни.

Молчание.

— Да, я понял, он хотел погладить одежду и отправился в боулинг в одних трусах, оставив утюг на рубашке. Да, это точно он.

Молчание.

— Что вы говорите? У вас с ним проблемы? Добро пожаловать в наш клуб! Ничего смешного? Нет-нет, это так, вы совершенно правы. Но иногда, знаете ли…

Молчание.

— Он ничего не помнит, говорит, что вы сами специально все подожгли, чтобы его депортировать. И что вы со мной в сговоре? Как обычно. А он где, там?

Молчание.

— Конечно, я все понимаю: заперся в туалете и кричит: “Я голоден, как барракуда!” Обычное дело! Он упоминает некоего Рокки? Говорит, что никто не понимает, какое наследство оставил нам Рокки? Надеюсь, у вас есть навыки общения с бывшими боксерами с тяжелым характером, иначе у вас впереди непростая ночь. Вам снова не смешно? Хорошо, дайте его мне.

Молчание.

— Что? А, он не хочет со мной разговаривать. Он говорит, что я… Вы считаете, что это смешно? Вас это развеселило? А меня — нет.

Молчание.

— Сказал, что империя в опасности и он будет говорить только со своим главнокомандующим? Да, я знаю, кого он имеет в виду. Экстренное заседание штаба?

Мы разбудили Жозефину среди ночи. Отец сочинил историю, будто его банк ограбили и ему нужно срочно возвращаться. Она пошла нас провожать: стоя на верхних ступеньках крыльца в старомодном халате, с растрепанными волосами, она напоминала странное мифологическое существо.

— Мы позвоним, Жозефона, как только доберемся до телефина, — прокричал отец. — То есть наоборот.

Отец гнал изо всех сил. Машина мчалась сквозь ночь. Я засыпал, потом вздрагивал и просыпался. Удивительно, но я чувствовал себя прекрасно и хотел, чтобы это путешествие никогда не кончалось.

Я выходил вместе с отцом на заправках, когда он хотел передохнуть и выпить кофе, чтобы не уснуть за рулем. На одной из них — было уже раннее утро, нам оставалось проехать последнюю сотню километров — он разбил автомат, который проглотил монету, не выдав кофе. Подошли два амбала охранника с нашивками на рукаве “Служба безопасности”, хотя на самом деле от них самих исходило ощущение опасности. Один из них обратился к отцу:

— Ну что, мужик, на неприятности нарываешься?

Разговор пошел на повышенных тонах, и я подумал, что сейчас они начнут драться. Отец начал раскачиваться, перенося вес с ноги на ногу и прикрывая кулаками подбородок. Охранники с легкой насмешкой посматривали на него. Я взял отца за локоть:

— Пойдем, папа, они ничего не понимают в боксе.

— Ты прав. Ничего не понимают!

В тот момент, когда раздвижная дверь открывалась перед нами, отец обернулся:

— Недотыки несчастные!

Мы со всех ног помчались к машине и рванули с места.

Вскоре мы свернули с шоссе. Мы уже почти приехали, когда отец резко затормозил: посреди дороги стояла белая коза и смотрела на нас большими ласковыми глазами. Грациозная и хрупкая, она несколько секунд раздумывала, прежде чем, изящно переступая ногами, чуть враскачку отправиться дальше. В голове у меня звучали мамины слова, произнесенные в боулинге: “Все хрупкое красиво”.

— Теперь твоя очередь! — сказал мне отец, останавливая машину перед домом Наполеона.

Спасатель все еще был там, кофе, стоявший перед ним, остыл, а сам он спал, завернувшись в большое клетчатое одеяло. В доме стоял запах гари, кухня была вся черная как уголь. Медленно, вперевалку подошел Баста и растерянно заглянул мне в глаза. Похоже, он все понимал. Посмотрев на меня, он улегся на бок.

— Я главнокомандующий, — сообщил я спасателю.

— Интересная у вас армия, — заметил он.

* * *

Едва увидев Наполеона, я почувствовал то, что предпочел бы не чувствовать никогда: он показался мне очень старым. Передо мной был древний старик, и та же тоска, что охватывала меня во сне, скрутила мне живот. Над ним нависла угроза.

Несколько мгновений я чувствовал себя прозрачным: он явно не узнавал меня. Его взгляд ощупывал мое лицо, пытаясь отыскать на нем воспоминание о ком-то, кого он где-то раньше встречал, но позабыл имя.