Любовница не по карману - Анна Данилова

– Но ты же сам знаешь – это был игрушечный пистолет.

– Я-то знаю… Но больше никто не знает. И вообще, не надо пока вдаваться в такие подробности. От тебя сейчас требуется только одно – выдержка! Мы разработаем план и будем действовать согласно ему. Ты же сам меня учил, что главное – все планировать, уметь организовать свои действия и идти прямо к намеченной цели.

– Что ты имеешь в виду? – Я был в ту минуту противен сам себе. Я и правда не знал, что делать.

– У тебя нет на примете какого-нибудь надежного человека, ну… там… частного сыщика или что-нибудь в этом роде? Извини, папа, но я видел однажды, как ты рассматриваешь фотографии… Они были в большом конверте… И все это смахивало на…

– Да, есть у меня такой человек. И я действительно нанимал его, чтобы он проследил за Зоей. И не стесняюсь этого! Мне всегда казалось, что она что-то скрывает от меня…

– И что, он проследил?

– Знаешь, было бы лучше, если бы он выяснил, что у нее был любовник. Это многое объяснило бы, да и я в таком случае знал бы, как себя с ней вести. А так… Она была чиста, понимаешь?

– Ладно, я вижу, ты совсем раскис… Еще не хватало, чтобы ты расплакался, как женщина… Прости меня, конечно. Давай возьми себя в руки. Итак. У тебя есть такой человек. Позвони ему, договорись о встрече. Поедем вместе. Я попрошу его выяснить, кто оставляет письма в нашем ящике. Кроме почтальона, разумеется.

– Ты что, собираешься показать ему эти письма?!

– Нет-нет, об этом и речи пока не идет. Главное для нас сейчас – вычислить шантажиста.

– Но ведь может оказаться, что это не он лично оставляет письма в ящике. Он может отправлять сюда кого-то другого, чтобы самому не светиться.

– Золотые слова. Вот мы все и выясним!

– А деньги-то заплатим… шантажисту? Выбросим пакет в окно на Некрасовской?

– Подождем немного. Если этот тип хочет поживиться за наш счет, он не будет торопиться. Он даст нам еще один шанс. И заявит о себе очередным письмом.

И действительно. Уже через пару дней нам стало известно, что конверт с точной копией предыдущей записки положил в наш почтовый ящик соседский мальчишка. Ефимыч, как мы называли нашего сыщика, показал нам фото мальчика, и мы его сразу узнали. Он жил на шестом этаже. На мой вопрос, кто попросил его положить в наш ящик конверт, шестилетний сорванец с яблочными красными щеками, хитро улыбаясь во весь рот, ответил: «Какой-то дядя». На мой вопрос, знаком ли ему этот дядя и видел ли пацан его раньше, мальчик сказал – нет, дядя точно не живет в нашем доме, он его раньше не видел. Да и конверт он опустил в ящик только один раз. Значит, прежде шантажист попросил бросить конверт кого-то другого.

– Мы должны отвезти эти деньги, – сказал я Алику. – Я боюсь. Пусть Ефимыч проследит, кто заберет посылку с платформы на Некрасовской.

– А я считаю, что мы не должны ни сыщику, ни кому бы то ни было другому так доверяться! Ведь, показав Ефимычу эти письма, мы тем самым сообщим ему о том, что в нашей квартире на самом деле произошло убийство! А тебе это надо? Даже если предположить, что ты никого не убивал, – раз ты обратился за помощью к сыщику, разве это не укажет ему, что у нас рыльце в пуху? Он же умный дядька, сразу обо всем догадается.

– Это еще почему?

– Да потому, что ты действуешь как виновный, понимаешь? Если ты никого не убил и вдруг получил такое письмо, ты сразу же отправился бы в полицию и попросил их разобраться, кто треплет тебе нервы, понимаешь?

– Да, ты прав, пожалуй. Так что же делать с деньгами?

– Я брошу пакет, как велено, а там – видно будет.

Мы оба чувствовали, что это только начало. Но и решительных мер не принимали. И Ефимычу так ничего и не рассказали…

Шантажист выкачал из нас не такие уж и большие деньги, всего-то около тридцати тысяч долларов, зато подгонял он нас вполне конкретными, убийственными записками, которые мы регулярно находили в нашем почтовом ящике (он уже понял, что раздавил нас и мы готовы на все, поэтому не потрудился даже изменить тактику). А записки были примерно такого содержания: «Он мог бы еще жить, а вы убили его». Или: «Кажется, он был вашим другом?» Или: «Вы поминки-то по нему еще не справили?»

Я потерял сон. Я сходил с ума. Я никак не мог понять, почему этот шантажист считает, что грабитель был нашим другом? Алик тоже недоумевал по этому поводу.

– Алик, пожалуйста, давай остановимся… Мы не можем платить ему всю оставшуюся жизнь! Ты еще молод, у тебя впереди вся жизнь. Эти деньги ты мог бы потратить на себя. К тому же ты давно взрослый… а если ты женишься? Я должен купить тебе квартиру, обставить ее… Я хочу внуков. Прошу тебя, позволь мне сдаться!

– Если ты хочешь внуков, тогда тем более, зачем портить им биографию дедом-уголовником? Нет уж, подождем, что будет дальше…

В те редкие часы, когда я все же проваливался в сон, мне снились мучительные кошмары: Зоя, терзаемая грубыми волосатыми мужиками; черный дом в черном же лесу, и там ползают черные змеи; тюремная камера, полная белокожих женщин-людоедок с окровавленными ртами; обглоданный червями скелет убитого мною парня с париком из белых волос на черепе…

Я шарахался от соседей, видя в каждом из них шантажиста. Подозревал даже добропорядочную с виду старушку с третьего этажа, способную в моем воображении превратиться в проворную, мускулистую, спортивную пенсионерку, которая украдкой, косясь по сторонам, забирает пакет с деньгами с платформы. Подозревал я в сговоре с шантажистом и всех мальчиков и девочек из нашего дома с веселыми школьными рюкзачками за спиной, где непременно виделся мне карманчик, туго набитый заработанными на этом скверном деле деньгами.

Алик был сильнее меня, он хотя бы крепко спал. Я знал это точно, поскольку, мучимый бессонницей, часто слонялся по квартире, прислушиваясь к доносившемуся из его комнаты храпу. Он молод и здоров, да и психика у него не расшатана, как у меня. Я же вечно чего-нибудь боялся. То разоблачения и наказания за мою связь с японцами, покупающими мои формулы, то боялся оказаться пойманным кем бы то ни было с голой Катей, то трясся из-за мысли потерять Зою. Жил во мне и страх смерти!

Катя… Она хоть и вышла замуж, но не перестала где-то в глубине своего женского естества желать меня. Каждый раз, когда я сталкивался с ней где-нибудь без свидетелей (в коридоре, в гардеробной, на складе, в подсобке), она то зазывно смотрела на меня, то старалась приобнять, прикоснуться, а то и вовсе принимала томные позы. Вероятно, насолив мне своим браком и отчасти успокоившись от мысли, что ее любят и хотят, она – я был уверен в этом! – жаждала продолжения наших отношений, вот только у нее не хватало ума сообщить мне об этом так, чтобы я согласился, проглотив обиду. Ей и в голову не могло прийти, что она мне больше не нужна и мне незачем теперь доказывать самому себе, что я полноценный, здоровый мужчина. Что же касается «гигиенических» отношений с женщинами, то с ними было покончено раз и навсегда: когда от меня ушла Зоя, мне стало не до физиологии. Я думал о спасении души (хотя здесь уместнее было бы сказать «о спасении шкуры», поскольку я, хотя время от времени и собирался отправиться в полицию с повинной, тем не менее панически боялся тюрьмы).