Черная башня - Наталья Павлищева

Рассмеялся:

— Фон Ним не рискнул винить папу в содомии, значит, Поджо про его любовника сказал правду. А другие обвинения… Леонардо, кто сейчас не занимается мздоимством? Или не тратит на любовниц?

— Он был пиратом?

Медичи пожал плечами:

— Наверное… Но был и богословом. У Коссы два докторских звания, и уверяю тебя, они не куплены, а действительно получены в диспутах в университете, как полагается.

— Он не грешен? — все равно усомнился Леонардо.

— Папа Иоанн, наверное, нет, но вот Бальтазар Косса — да. Когда его выбирали, он сказал, что остальные ничуть не лучше, просто он в этой игре оказался самым ловким. А еще говорил, что после службы у папы Урбана…

Козимо чуть не проболтался о черном прошлом Коссы, о котором пришлось узнать случайно, и о папе Урбане. Махнул рукой:

— Это дело самого папы Иоанна и кардиналов. Разберутся. А вот это… — он с презрением вернул листы Леонардо, — дели на десять, а то и на сто. У фон Нима богатая фантазия, особенно в том, что он не может сам. Если это не пугает самого папу Иоанна, то почему должно пугать нас?

Леонардо вздохнул:

— Это может стоить папе Иоанну не только тиары, но и головы. Как бы вам не пострадать с ним вместе.

Как в воду смотрел, но голова Козимо была занята совсем другим. Он налаживал и налаживал новые деловые связи, договаривался, обсуждал, учился. Наплевать на папу Иоанна и кардиналов, тем более они во дворце, а он в порту, они в своем закрытом обществе, а он в своем — среди купцов и банкиров. Кесарю кесарево…

— Мессир Медичи, вы говорите на классической латыни?

Вопрос, заданный младшим Фуггером из Аугсбурга, был неожиданным и даже нелепым: кто же из флорентийцев не понимает латынь? И как еще общаться баварским ткачам и сукноделам с флорентийцем?

— Да, конечно.

— Тогда я буду переводить. Если вы позволите, — быстро поправил себя юноша. — Я Якоб Фуггер, а там, — он кивнул на подходивших женщину и юношу, — мои матушка и брат.

Козимо уже наслышан о семье Фуггеров из Аугсбурга. Глядя на рослую, красивую возрастной красотой вдову, Медичи думал о том, что Ганс Фуггер оставил семейное дело в надежных руках. Элизабет Гфаттераман управляла делами семьи твердой рукой и сыновей держала не мягче, чем дела.

Козимо с удовольствием поклонился женщине, уже несколько лет успешно справлявшейся с большим производством и не меньшей торговлей так, как этого не умели делать многие мужчины.

Приветствуя представителя дома Медичи, Элизабет сказала, что ценит качество флорентийских тканей превыше всех других, но не просит выдавать секреты, просто хотела бы познакомиться. Пригласила к себе в гости, расспрашивала о Флоренции. Она не знала латыни совсем, как и старший из сыновей Андреас, потому младшему Якобу пришлось немало попотеть, переводя. Но беседа и на улице, и потом в таверне, где Фуггерам удалось снять две крохотные комнатки, все же получилась живой и приятной. По-мужски жесткая в делах, Элизабет была гостеприимной хозяйкой, приглашала в Аугсбург («здесь совсем недалеко»), потчевала колбасками, каким-то блюдом из свинины и невкусным вином. Козимо все хвалил, даже вино, но потом прислал им бочонок хорошего кьянти. Чтобы не решили, что это в укор, приписал, что вино из собственных виноградников в Кафаджолло.

Фуггеры знали многих, именно с них началось знакомство Медичи с баварскими, а потом и другими деловыми людьми.

— Антонио, вот уж не думал, что в круг деловых людей меня введет женщина! — смеялся Козимо.

Особенно часто Козимо встречался с младшим Фуггером. Он не уставал дивиться, Андреасу восемнадцатый, а Якобу семнадцатый год, братья даже моложе Лоренцо, но насколько иные! Фуггеры словно родились при деле, причем Андреаса больше увлекало производство тканей и особенно продажа, а Якоб интересовался всем, что связано с золотом и драгоценностями. Он сообщил, что даже работает подмастерьем у ювелира, и время от времени объяснял Козимо, чем один драгоценный камень отличается от другого, как определить подделку или плохое качество, а также как проще определить чистоту золота и серебра в изделиях.

Вот тут они нашли общий язык! Козимо прекрасно знал и все валюты, и их настоящий вес, и то, какие следовало принимать без вопросов, а от каких также без вопросов отказываться.

Наступил момент, когда доверие между Медичи и младшим Фуггером достигло того уровня, что юноша решился задать волновавший его вопрос:

— Мессир Медичи, но ведь ростовщичество запрещено, к тому же это грех.

Козимо улыбнулся, понимая, что Якоба интересует банковское дело, но пугает своей «греховностью». Видно, об этом же твердила сыну и мать, сама Элизабет никогда не вела беседы о банковской деятельности Медичи, только о производстве тканей.

— Якоб, мы и не даем деньги в рост под проценты.

— Но как же…

— Тебе нужны средства, чтобы купить шерсть для изготовления тканей, если ты возьмешь деньги у меня, то должен вернуть больше, это ты имеешь в виду? — Якоб кивнул, напряженно вглядываясь в лицо старшего друга. Он уже понял, что умные банкиры придумали что-то, что отличало их от ростовщиков и позволяло обходить грех ростовщичества. — Но ты вернешь мне только ту сумму, которую брал, а в благодарность дашь часть своего товара. Какая это часть, мы определим заранее. Как видишь, процентов нет, есть благодарность.

— Но всегда ли вам нужен этот товар, что вы с ним будете делать? То есть вам нужен, но только мой, а что могут дать кардиналы? — Юноша неожиданно усмехнулся: — Отпущение грехов?

— Мне может не быть нужен и твой товар тоже. Я его тебе же продам по цене, о которой мы тоже заранее договоримся.

— Ух ты! — ахнул Якоб.

— И отпускать грехи каждый день тоже не требуется, я не грешу столько. Кардиналы в благодарность дарят право собирать подати в своих землях, или саму землю, или еще что-то. Потому обвинение в ростовщичестве невозможно. — Козимо чуть помолчал и почти сокрушенно добавил: — Но грех все равно есть. А чтобы его искупить, надобно не отпущение грехов просить, а делать для людей что-то.

— Что? — блестел глазами Фуггер.

— Отец построил сиротский дом и содержит его. Иногда дает деньги без возврата, если понимает, что человек попал в беду. А еще… во Флоренции большой собор без купола стоит, каждый флорентиец мечтает увидеть собор достроенным…

И снова он немного помолчал. Якоб молчал тоже, что-то в голосе Медичи подсказывало, что есть еще одна мечта, неясная пока даже для самого Козимо. Что-то было в этом юном баварце такое, что Козимо решился, рассказал мальчишке, с которым, возможно, больше никогда не увидятся, о том, что не давало покоя последние месяцы.

— Я учился у Роберто Росси и Никколо Никколи. Никколи держит большую библиотеку, свитки из которой дает читать своим друзьям.

— У него так много? — осторожно поинтересовался юноша.