Земля надежды - Вирджиния Спайс

Потом она планировала обезобразить белую женщину, и опять не поела, а потом пришли белые люди с огненными палками и стали убивать всех подряд. Маора содрогнулась, вспоминая падающих замертво соплеменников, и прижалась к ногам Энни.

Девушка улыбнулась в темноте, слыша, как скребется у ее ног аборигенка. Нет, нельзя на нее обижаться, она как ребенок. Дети обычно не видят выхода из тяжелой ситуации, поэтому, когда они не могут сдержать свои эмоции, они набрасываются с кулаками или разряжаются слезами. Вот также и Маора. У нее отбирают привилегии первой жены, и она решила избавиться от Энни, не подумав о том, что на ее место может прийти другая, а её безжалостно накажут, уличив в преступлении.

Время тянулось невыносимо медленно в этой непроницаемой чавкающей темноте. Только эти всхлипывающие звуки, плеск падающих капель, да тяжелое, прерывистое дыхание загнанных женщин нарушали тишину. Холодная, сырая, хлюпающая чернота пугала больше, чем самые страшные сказки, которые рассказывают друг другу дети.

Маора совсем потеряла голову от страха. Прижавшись к ногам Энни, она сжалась в комочек и тихонько скулила, как побитый щенок. Энни от всей души жалела маорийку, понимая, как пугает темнота женщину с первобытным сознанием. Манипу рассказывал девушке, что туземцы верят в живущих в лабиринтах пещер злых духов, которые забирают души несчастных, случайно попавших туда. Наверняка Маора представляет себе невероятные ужасы. Энни потянулась и стала тихонько гладить туземку по волосам. Та сначала дернулась, словно от удара, но потом расслабилась и постепенно затихла, успокаиваясь.

Наконец Энни почувствовала, что достаточно отдохнула и может идти дальше. Она стала тормошить Маору, вынуждая ее подняться. Туземка подчинилась и, найдя руку Энни и сильно сжав ее, встала. Энни молча улыбнулась в Темноте, а затем уверенно проговорила:

— Мы возвращаемся обратно, солдаты наверняка проехали дальше, нам уже ничего не грозит. Надо выбираться, подруга. Мы идем обратно, понимаешь?

Маорийка с трудом разлепила спекшиеся от крови и непосильного бега губы и проговорила непривычное для нее английское слово:

— Обра-а-тно…

Она поняла, что белая женщина хочет куда-то ее отвести. Маора устала, ей хотелось лечь, закрыть глаза и заснуть надолго, чтобы, проснувшись, убедиться в том, что все произошедшее с нею было кошмарным сном. Но туземка понимала, что если она отстанет хотя бы на один шаг от Энни, то рискует остаться одна в этой жуткой, хлюпающей, кромешной и плачущей темноте. Наверное, это плачут те, кого похитили ранее злые духи. Им больше не дано увидеть свет, пройтись по зеленой траве, насладиться свежим воздухом, и поэтому они вечно льют слезы, оплакивая свою горькую участь. Маора содрогнулась. О, хотя бы капельку света сейчас, чтобы не было так страшно! Внезапно туземка вспомнила, что в ее в кармане находятся трут и огниво. Сегодня днем, когда пришла к ним в дом толпа любопытных женщин, Маора так разозлилась, что, вместо того чтобы положить трут на обычное место около очага, совершенно бессознательно сунула его в карман. Потом она была занята планами, как обезобразить белую женщину и выйти сухой из воды, потом пришли солдаты… Маора остановилась, задергала Энни за руку и закричала как оголтелая:

— Огонь! У меня есть огонь! Белая женщина, остановись, у меня есть огонь, но его надо разжечь!

Уши Энни услышали знакомое слово, которое не раз произносил Манипу, когда приказывал воинам на привале разжечь костер. И дома он, указывая на огонь в очаге, произносил это слово. Энни задрожала от радости. Неужели у них будет свет? Какое облегчение! Девушка остановилась, показывая аборигенке, что поняла ее. Маора остановилась тоже и, нашарив в кармане трут и огниво, задумалась, чем же ей заменить факел. Никакой палки у них с собой не было, ничего похожего на лучину тоже. Делать нечего, придется пожертвовать одеждой. Маоре нелегко было на это решиться, учитывая, как она гордилась и дорожила своими нарядами, а, кроме того, туземка понимала, что в деревне все сожжено, и ей не скоро удастся одеться в новое платье. Вздохнув, маорийка сняла длинную безрукавку, одетую поверх платья, и, оторвав от нее кусок, принялась высекать огонь. Руки ее дрожали, не слушались, ей никак не удавалось поджечь тряпку. Наконец, после получасовых усилий, ей это удалось. Ткань медленно горела, освещая усталые лица женщин и пространство в нескольких сантиметрах от них. Конечно, это был совсем крошечный огонь, но даже он принес некоторое успокоение. Как выяснилось, зажгли огонь они очень вовремя, так как справа, в двух шагах от них, чернел узкий глубокий провал, в который они могли угодить. Женщины подошли и заглянули в глубину. Черная щель достигала, казалось, преисподней, так далеко она простиралась. Энни содрогнулась и, подняв разгорающуюся тряпку повыше, попыталась оглядеться. По мокрым, покрытым слизью и солью стенам, стекала вода. В пористом, словцо губка, полу стояли лужицы. Энни наклонилась и с жадностью стала пить прозрачную, чуть солоноватую воду. Глядя на нее, Маора, хоть и с опаской, но тоже выпила из лужицы и утолила мучившую ее жажду. Она, конечно, не была уверена, что эта вода не заколдована злыми духами, но ей так хотелось пить, что жажда пересилила страх.

Энни посмотрела вокруг и, выбрав направление, пошла вперед. Нельзя останавливаться, нельзя паниковать, иначе они умрут здесь без солнечного света, без свежего воздуха, погребенные заживо в этой мрачной, мокрой могиле…

Высоко подняв голову, Энни быстро шла вперед, понимая, что когда. сгорит ткань, им придется двигаться медленно, на ощупь. От быстрой ходьбы тряпка разгоралась все сильнее, и девушка с тоской предчувствовала тот момент, когда они с Маорой опять погрузятся в непроницаемую темноту. У них так мало одежды, которую можно сжечь: безрукавка туземки, нижняя юбка Энни. Но это все очень быстро закончится, и надо что-то придумать… Но что?

Джек, Патрик и Олава скакали во весь опор несколько часов, затем свернули с дороги и поехали по узкой виляющей тропинке в глубину леса. Патрик встревоженно озирался, понимая, что они с каждым шагом удаляются в непроходимую чащу. Наконец он воскликнул, обращаясь к Джеку:

— Послушай, приятель, тебе не кажется, что мы сами загоняем себя в ловушку? Скоро мы не сможем двигаться дальше, а если у британцев есть хороший следопыт, они обнаружат нас и перестреляют, как куропаток!

Джек повернулся к ирландцу и, насмешливо глядя на него, объяснил:

— Я не люблю капканы, приятель. Этот лес скоро поредеет, и мы выедем прямо к реке. Мы будем двигаться вверх по течению к деревне Манипу — все правильно, Олава?

Олава кивнула, а потом проговорила по-английски:

— Все верно, брат мой, ты правильно выбрал направление и правильно выбрал путь. Около реки всегда много еды. Рыба и звери, которые идут на водопой, не дадут нам голодать, и ты не будешь тратить много времени на охоту, мы сможем быстро двигаться вперед…

Патрик раздосадованно подумал, что выглядит полным дураком перед этими, людьми. Они действуют так уверенно, знают, куда направляются, и что им делать сейчас, а он, точно слепой котенок, тычется в поисках помощи. Всю свою сознательную жизнь Патрик провел в городе, который знал как свои пять пальцев. Он целыми днями делал мебель у отца в мастерской, сидел в кафе с приятелями, ухаживал за девушками… А потом этот переезд, смерть родителей, аборигены, пленение Энни. Патрик оказался в совершенно новых для себя условиях, он был растерян и чувствовал себя не в своей тарелке. Но ничего, скоро будет привал, и он покажет Олаве, что умеет хорошо охотиться и устраивать ночлег. Может быть, ему удастся завоевать доверие этой удивительной девушки. Патрик был совершенно очарован туземкой. Она выглядела совсем юной: прекрасный цветок, нетронутый бегом времени; но глаза ее говорили о том, что она много пережила и перечувствовала, речь ее была речью взрослой, умудренной жизнью женщины. Девушка эта совершенно не похожа на европейских неженок, которых нужно постоянно опекать, ублажать, исполнять их капризы. Так думал Патрик, разглядывая Олаву, которая ехала перед ним. Тем не менее ему так хотелось исполнить какое-нибудь ее желание, удивить, порадовать, увидеть, как ее темные прекрасные глаза зажигаются радостью, интересом к нему. Но нет, она даже не глядела в его сторону. Туземка почти все время молчала, глядя вперед, изредка посматривая на Джека, а Патрика не замечала, как будто его и не было. Такого в его жизни еще не было. Он привык к тому, что нравится девушкам, привык к томным взглядам, брошенным из-под ресниц, к кокетливым фразам. А с Олавой он не знал, о чем говорить. Несмотря на свой юный возраст, она казалась старше и умней его, поэтому любая заготовленная фраза замирала у него на устах, стоило ему только взглянуть на ее нежное строгое лицо.