Греческий огонь. Книга 3 - Никос Зервас

— На исэ стафэрос ке о Кириос фа сэ воифиси.[2]

Кричали двое. Мальчик и девочка. Потом мальчик вскочил на скамейку и принялся махать во все стороны не то шарфом, не то флагом. Ваня увидел. «Ставрик, — догадался он, — вот ведь какие дела. Ставрик, а рядом Касси…» — «Держись твёрдо» — вспомнил он наказ Геронды…

— Ваня! Держись твёрдо, мы с тобой!..

Это что есть мочи заорали друзья-кадеты. И, глубоко впустив в себя морозный воздух, грянули «Фуражку»:

— Фуражка, милая, не рвися…

А дома возле телевизора сидел багровый от злости генерал Еропкин. Сжимая кулаки, начальник Суворовского училища смотрел на позорное новогоднее действо и ругал себя, на чём свет стоит.

— Звала же Надежда! Пойдём, пойдём, так нет, старый пень дома остался. Я — по телевизору… Ядрёна-матрёна… Ванька, держись! Держись, брат-кадет, Христа ради прошу!

— Я буду держаться твёрдо. Я буду… — Иван вспомнил родной взгляд Геронды с далёкого летающего острова. Вспомнил такой же родной взгляд старца Ильи из Оптиной пустыни. — Я буду держаться твёрдо…

И встаёт на колени.

— Отставить, — кричит генерал. Но поздно. Иван стоит на коленях в свете зло пронзающего темноту луча. Молчит…

— Ну что там, а? — нетерпеливо спрашивает один из «омоновцев», ожидающих своего часа в подземном капище. Он уже надел маску с прорезями для глаз, уже проверил подствольный гранатомёт.

— Сейчас, уже скоро, — ответил взрывотехник.

— Иван, повторяй за мной, — требует режиссёр в радиосуфлёре. — Я прошу прощения за всех моих предков. Рабство всегда было у нас в крови. Поэтому мы завидовали другим, свободным народам… Мы, вековые рабы, хотели стать господами всего мира.

Ваня молчит.

— Не молчать, — ревёт режиссёрский шёпот в левом ухе. — Повторять! Я требую! Мы, русские, всегда были рабами…

— Мы, русские, всегда были рабами… — произносит Иван и поднимает свои синие, страдающие глаза к совсем близким куполам Казанского собора. — Мы всегда были рабами… Божьими. И только перед Богом русские встают на колени.

Площадь ахнула — и загудела.

— Что ты несёшь, кретин! — трещало в левом ухе. — Прекрати отсебятину! Подчиняйся, свинья… У тебя контракт!

— И я прошу прощения не за своих предков, — громко говорил Ваня. — Меня простите, отец и мама, друзья-кадеты, Петя, Митяй, и вы, товарищ генерал…

* * *

А в это самое время, успев матерно выругаться, забилась в бесовской лихорадке верная слуга Принципала Сарра Цельс.

Её корчило безжалостно и долго.

* * *

— Вот такая хохлома… — растерянно пробормотал генерал у телевизора. — Эх, Ванька, несладко тебе сейчас, сынок…

— А ещё прости, Господи, что мы допустили такую пакость в самом сердце страны…

И стало Ване легко. Так легко, что прямо взял бы сейчас и взмыл в ночное московское небо сизым голубем. Обернувшись в сторону режиссёрской будки, торчавшей над Красной площадью, подобно сторожевой вышке в концлагере, он громко крикнул:

— А ваше лживое шоу никого не обманет, господин Ханукаин. Люди не дураки! — он весело сверкнул озорными очами. — Это я вам говорю, Иван-дурак!

Сказал — и поднялся с колен. И пока не опомнился гроссмайстер Фост, ещё несколько мгновений было у Ивана-дурака, чтобы всё-таки закончить сказку по-русски. Он повернулся лицом к Снегурочке.

— Бросай ты этого колдуна, милая. Нас дома ждут, на Руси.

Голуби и вороны. Ангелы и черти.

За нечётным следует чётное число.

Только жизнь не пробуйте отделить от смерти -

Жизнь и смерть не делятся на добро и зло!

В. Матвиенко

Едва успел сказать — началось. Из-под земли напористо грохнуло, и брусчатка словно вздыбилась под ногами людей. Ужас повис над Красной площадью, накрыл и расплющил толпу, началась давка. Расстреляв в упор двоих перепуганных солдатиков у входных дверей, интернациональная группа «Джохар» в полном боевом вооружении вышла на Красную площадь в полусотне метров от трибуны, где находился глава государства.

Поздно заметались офицеры ФСО в модных костюмчиках. Двери мавзолея распахнулись, и первыми выбежали люди, увешанные взрывчаткой. Уже потом, матерясь и целясь в членов правительства, остальные бойцы.

— Всем руки на голову! Охрана — лицом на землю!

Плечистый пулемётчик забрался в режиссёрскую будочку, невежливо выпихнув уважаемого господина Ханукаина. Двое или трое запрыгнули на сцену, раскидали актёров лицом вниз и замерли над ними с автоматами наперевес. А в партере, возле самой сцены, — полторы сотни тренированных бойцов с терроризмом! Лучшие бойцы «Альфы», «Вымпела» — и все как один безоружны. На площади — добрая сотня вооружённых сотрудников ФСО, и никто из них не понимает, что надо делать. Вокруг, на крышах домов, — полдюжины снайперов, но нет команды от начальника спецслужбы собственной безопасности президента. Начальник этой спецслужбы и сам сидит неподалёку, под прицелом чернявого боевика с наушниками в оттопыренных ушах.

Бледный президент поднялся с места, поднял руку.

— Кто вы такие? Не надо жертв. Говорите, что вам здесь нужно.

— Мы те, кто сражается с русским террором! Среди нас есть чеченцы, татары, украинцы, белорусы, дагестанцы, ингуши, кабардинцы. Представители униженных народов России.

— Я — Тарас Гарабеня, — кричит из режиссёрской башенки плечистый пулемётчик. — Батьки воспиталы нас в униатской вере. Москальска империя завджи угнетала мой народ, и я пришёл на переговоры…

— Я — Тенгиз Калибердин, — мычит в микрофон низкорослый стрелок, застывший с автоматом в руках над поверженной навзничь Снегурочкой. — Не хочу, чтобы русские нас угнетали. Зачем крест на паспорте? Зачем церкви строить? Мечети хочу! Уважения хочу.

Доходит очередь и до главаря.

— Я — Шарли Мовлудиев, бывший министр информации Чеченской республики. Господин президент, как видите, в моей группе не только чеченцы. От русского террора страдает много разных народов! Россия — это концлагерь наций. Мы не будем никого убивать. Мы не террористы. Мы борцы за свободу против русского имперского террора. От Москвы нужно одно: признать свою вину за многовековой имперский терроризм и заявить о готовности начать переговоры о конфедерации равноправных народов. Начнём с символических шагов. Нас унижает русский крест на паспорте. Почему крест? Зачем крест? Уберёте, значит, нам будет, о чём говорить дальше. Что вы скажете на это, господин президент?

Президент ответил мгновенно, и голос его не дрогнул: