С кортиком и стетоскопом - Владимир Разумков

В 1958 году нас на все лето бросили на торпедный полигон. По нам отрабатывали стрельбу новыми торпедами, разумеется «болванками», то есть без боезаряда. Однако и это не было полностью безопасно, так как массивное тело торпеды, идущей с большой скоростью, в случае ошибки глубины прохождения ее под кораблем, могло просто пробить корпус корабля или значительно его повредить. Особенно запомнились ночные стрельбы, когда по следу идущей на нас торпеды, из темноты ночного моря, вырывались разноцветные ракеты, точно обозначавшие ее путь. Когда торпеда проносилась прямо под килем нашего корабля — это впечатляло. В Феодосии нас временно подчинили 52 Бригаде опытовых кораблей, под командованием капитана I ранга Пилипенко, человека с большим чувством юмора. Так на одном из общих собраний офицеров бригады, разумеется, не случайно, он оговорился так:

— Товарищ офицеры! Слушайте приказ по 52 бригаде отпетых (вместо опытовых) кораблей!

Дружный хохот прервал его выступление. А по существу Пилипенко был прав, кроме нас в бригаду входили старые корабли разных рангов, по которым стреляла артиллерия, проводились торпедные стрельбы и т. д. Запомнился он мне и тем, что как-то во время строевого смотра, остановился напротив меня и спросил:

— Товарищ капитан м/с, вы случайно не родственник адмиралу Нахимову?

— Никак нет, товарищ капитан I ранга, — удивленно ответил я.

— Ну тогда я вас накажу за ваш внешний вид.

А дело было в том, что в те времена особый шик был в том, чтобы из чехла фуражки удалить пружину и фуражка превращалась в подобие блина, и была похожа на головные уборы, которые носили адмиралы 19-го столетия. В конечном счете я отделался замечанием и приказанием восстановить форму фуражки, чтобы не путать головные уборы морских офицеров разных веков. Еще Пилипенко устраивал в доме офицеров прекрасные вечера отдыха с хорошим столом, горячительными напитками, танцами и развлечениями за очень небольшие деньги. Как это ему удавалось — большой секрет. Но что было — то было и хорошо запомнилось.

Штаб 52 бригады находился на бывшем парусном немецком судне, носившим у нас имя «Дунай». Каюты на судне были из хорошего дерева, кругом остатки бывшей роскоши. Про это судно ходила байка, что на нем были съемки отдельных сцен кинофильма «Отелло», где Дездемону играла Скобцева, прекрасная актриса и красавица. Говорили, что однажды режиссер никак не мог отыскать ее в чреве корабля и обратился к вахтенному матросу:

— Вы не видели Скобцеву, может, знаете, где она сейчас находится?

И матрос, якобы, не моргнув глазом, отрапортовал:

— В пятой каюте, ее там дездемонят.

Правда это или нет — история умалчивает, но байка существовала. Наша жизнь в Феодосии была регламентирована работой полигона, и там орудовали разработчики и испытатели, люди гражданские, которые, если не было стрельб и пусков, закрывали море «на замок» ровно в 17.00. Мы шли в базу и уже на подходе к порту, волейбольная команда во главе со мной, стояла на юте в полной боевой готовности. Как только опускали трап — мчались на городскую волейбольную площадку и до ужина играли с городскими ребятами. Командир и замполит приветствовали это, а мне, как физоргу, было просто необходимо подготовить команду, ибо в Севастополе мы играли на первенство эскадры. Команда была хорошей, двое были перворазрядниками и выступали мы весьма успешно.

Наша семья жила в Феодосии в маленькой комнатушке, куда влезала кровать, стол, шкаф и пара стульев. Дочь спала в огромном фибровом чемодане, куда при переездах влезало все наше скудное барахло. Чемодан ставили на ночь на стол, а утром снимали. Взрослой дочери я иногда напоминаю, что не в богатстве и красивой мебели счастье, что были времена, когда она спала в чемодане, а мы с женой еле помещались на кровати, но были жизнерадостны и веселы. С хозяевами жили дружно, вместе по воскресеньям ходили на пляж, отмечали какие-то праздники. Все было тогда гораздо проще и скромней, что не мешало нам искренне веселиться и быть счастливыми.

Пребывание в Феодосии запомнилось еще и тем, что меня впервые крепко надули. Дело в том, что для обогрева в осеннее и зимнее время нам выделяли по лимиту каменный уголь. Кажется по тонне на семью. И вот при переезде в Феодосию, я снял какой-то флигелек, холодный и сырой (другого не нашел) заплатил за 2 месяца вперед и завез уголь, а через неделю мерзавец хозяин заявил, что раздумал нам сдавать, ибо к нему едет какая-то родня. Пропал уголек! И так бывало, но крайне редко, ибо в последующие многочисленные переезды мы сталкивались с хорошими людьми. А с хозяевами в Севастополе переписывались потом лет двадцать.

Однажды в Феодосии я впервые понял, что такое туман в море. Возвращаясь в базу из похода, вблизи Феодосии, попали в такой густой туман, что не видно было абсолютно ничего. Навигационная радиолокационная станция, имеющаяся у нас на вооружении, имела мертвую зону и метрах в пятидесяти от корабля мы ничего не видели. Я уже был на мостике, ожидая швартовки, и подготовился к роли «черного ящика». Командир приказал:

— Доктор, давай к рынде и непрерывно подавай сигнал, чтобы обозначить нас для других кораблей. Кроме этого корабль подавал гудки. Несмотря на эти меры, я вдруг отчетливо увидел, как из тумана выплывает какое-то судно, чуть-чуть не пропоровшее наш нос. Я яростно звонил в рынду, чуть не оторвав ей язык, а этот болван все равно прошел в нескольких метрах от нас, здорово напугав всех. Тогда впервые понял, что такое туман на воде, не видно ни зги и очень опасно, ибо чревато столкновениями.

Время шло. На исходе четвертого года моей службы на эсминце, ушел на повышение капитан 3 ранга Мищенко (Румпель). Его назначили старпомом на первый ракетный крейсер ЧФ «Дзержинский», где через пару лет он дослужился до командира, а затем ушел в штаб Северного флота. Я привык к нему, к его характеру, к его манере говорить с подчиненными. Он оставил след в моей памяти, как оставляет след первая учительница. Надолго, на всю жизнь. Во многом благодаря ему я стал по-настоящему корабельным офицером, а не просто медиком. На его место пришел высокий, широкоплечий, несколько угрюмый и малоразговорчивый капитан 3 ранга Огородников. Он командовал нами недолго и запомнился мне тем, что при швартовке отдавал на 30–50 % меньше команд, чем Мищенко, и швартовался прекрасно. Все говорили, что он был сильный и умелый командир и не удивительно, что в дальнейшем, когда он был назначен на более новый и продвинутый эсминец 56 проекта, получал призы за отличные стрельбы. Борис Афанасьев, как я уже говорил, был «сослан» в ракетные войска и старпомом стал капитан-лейтенант Довбня. Мне стало с ним менее комфортно, ибо Борис Васильевич-то был до 18.00 строгим начальником, а затем другом. Довбня же был моим прямым начальником 24 часа в сутки. Сменились штурман, артиллерист, помощник командира, многие младшие офицеры и лишь я да Вася Празукин твердо сидели на своих местах без движения вверх и даже вниз. Такая стабильность меня не радовала, годы шли, академические знания таяли, не подкрепляясь практикой, будущее было туманным, и я решил действовать. Пока был Огородников командиром, он от меня отмахивался, как от мухи: