Каков есть мужчина - Дэвид Солой

Он чувствует, что покидает Лондон незаметно, тихо выскальзывая из отеля, пока все еще спят, и шагает с одним небольшим портпледом к площади, где оставил машину. Площадь прямо за отелем, довольно заброшенная. Несколько скамеек и немного зелени в центре. Липкие мощеные тротуары. Машина стоит там одна на пустой парковке. Это не его машина. Чужая. Он ее просто перегоняет. Бросив сумку на пассажирское место, он садится за руль.

Сидит несколько секунд, наслаждаясь безмятежностью уединения. Уединение, свобода. Это почти одно и то же – так ему кажется, пока он просто сидит.

Затем он заводит двигатель, и тишину площади нарушает громкое урчание.

Теперь он понимает, что не знает, в какую сторону ехать. Он прикидывал вчера маршрут, и он казался довольно простым – дорога из Лондона, на юго-восток, к Дувру. А теперь даже найти дорогу к реке, похоже, будет сложно. Он пытается нарисовать путь в уме, улицы, по которым ему нужно будет проехать. Только когда он составил мысленный образ места, куда направляется, и не раньше, он трогается с места.

Он ждет на светофоре на Парк-лейн, с одной стороны от него какой-то фешенебельный отель, с другой – парк, но он сонно смотрит прямо перед собой.

Достигнув реки, он снова в затруднении. Он надеется, там будут указатели на Дувр. Возможность заблудиться слегка нервирует его, пусть это даже не грозит ему опозданием на паром. У него еще уйма времени. Просто у него такая привычка – когда путешествует, рассчитывает время с запасом.

Прошлым вечером он лег спать очень рано. А предыдущим вечером, в пятницу, он гулял допоздна, с Макинтайром, специалистом по германской филологии в УКЛ[29]. И ему пришлось встать пораньше в субботу, чтобы успеть на поезд до Ноттингема и забрать машину от предыдущего «хранителя», пакистанского доктора. (Доктор Н. Хан – значилось в документах.) Он проделал все это в состоянии похмелья, отчего весь день прошел точно во сне – и даже сейчас ощущение было такое, словно это все ему приснилось – все то время, что он провел в гостиной доктора Хана, просматривая базу данных по техобслуживанию под пристальным взглядом хозяйского кота.

Он объезжает Гайд-парк-корнер[30], солнце заливает светом Пиккадилли словно на картине Тернера, дворцы напротив парка частично размыты потоками света.

Он щурится и пытается закрыться от света рукой, как бы отталкивая его.

Макинтайр не очень-то ему помог. Ожидалось, что он просмотрит рукопись, в частности, на предмет голландских и германских аналогий. Они говорили об этом какое-то время, сидя в «лоулэндере»[31]. Макинтайр со своей типичной легкой издевкой всегда норовил встретиться там. Сдвиги в германском произношении в начале Нового времени, к примеру. То, как некоторые наречия…

Он должен сосредоточиться, пока тут проезжает, на схеме улиц вокруг вокзала Виктория.

То, как некоторые наречия оставались невосприимчивыми к этим сдвигам спустя более пяти столетий.

Дорожный поток тянет его сначала в одну сторону, затем – в другую, мимо пустых офисных башен. Он ищет одностороннюю дорогу, которая в итоге выведет его налево, на Воксхолл-бридж-роуд.

Туда.

Нет, Макинтайр оказался не так полезен, как мог бы. Очевидно, он о чем-то умалчивал. Обычная профессиональная ревность. Он не хотел раскрывать слишком много из того, над чем сейчас работал. Поэтому он так и стремился сменить тему беседы. Все время уводил разговор подальше от работы. Интересовался после нескольких стаканов «Дювеля» его «интимной жизнью».

– А как тогда твоя интимная жизнь? – спросил он.

Что ж, он упомянул Валерию. Сказал что-то о ней. Что-то уклончивое.

Светофор на середине Воксхолл-бридж-роуд начинает мигать, пока он приближается к нему, и после секундного колебания он останавливается.

Макинтайр был женат. Или нет? Дети.

Светофор загорелся зеленым. Он неспешно трогается с места. Через минуту – Темза. Мгновенно возникающее ощущение огромного пространства. Вода, белая под солнцем.

И снова улицы.

В южном Лондоне чувство свободы даже усиливается. Этих улиц он не знает – возможно, поэтому. Спящие особняки незнакомы ему. Как и медленно крошащиеся понтоны. У него возникает смутное соображение, что ему нужно найти Олд-Кент-роуд. Олд-Кент-роуд. Эта безумная игра в «Монополию», произошедшая однажды в профессорской. Он думает об этом и на секунду представляет Олд-Кент-роуд, облаченную в желто-коричневую ливрею.

Указатели на Дувр заводят его глубже в лабиринт улиц юго-восточного Лондона. И в этом лабиринте чудесным образом нет людей – тихие улицы жилых кварталов с побитыми временем магазинами. Солнце освещает их грубые кирпичные фасады. Грязные окна занавешены. Только на бензоколонках видны признаки жизни. Кто-то заправляется.

Кто-то уходит прочь.

У него в запасе еще столько времени, думает он, что вполне можно успеть на более ранний паром. Его паром «отчаливает», как еще говорят, чуть позже восьми. Так что да, он вполне может успеть на предыдущий – еще нет и полшестого, а он уже почти достиг Блэкхита, уже въезжает на пустую дорогу, поверхность которой сияет, точно вода. Скорость. Здесь такое сплетение разных дорог. Он должен внимательно следить за знаками.

Да, у Макинтайра несколько детей. Неудивительно, что он казался таким потрепанным и замученным. Таким раздражительным. Какой-нибудь домик где-нибудь на окраине Лондона, полный всякого барахла. Полный шума. Они с женой вечно грызутся. Даже потрахаться нет сил. Кому это нужно?

«Кентербери», сообщает указатель.

И он думает, ощущая легкую дрожь возбуждения: А этим путем шли пилигримы Чосера. Верхом на рысаках. Все эти истории. На дорогах, размокших от грязи. А когда пойдет дождь – капюшон. Мокрые руки.

Его сухие руки сжимают оплетенный кожей руль. Его глаза за солнечными очками озирают уходящие вдаль дороги. И все шоссе в его полном распоряжении.

Как прекрасно помечтать об этом. Вся притягательность медиевистики – языки, литература, история, искусство и архитектура – погрузиться с головой в этот мир. В это иномирье. Надежно иное. Иное почти во всех отношениях, не считая того, что все это было здесь. Взгляни на те поля по обеим сторонам дороги. На те низкие холмы. Это было здесь. Они были здесь, как и мы здесь сейчас. И это тоже уйдет в прошлое. Хотя на самом деле мы в это не верим, ведь так? Мы не в состоянии поверить, что наш собственный мир уйдет в прошлое. Но разве он может быть вечным? Нет. Он превратится во что-то другое. Медленно – слишком медленно, чтобы это заметили люди, живущие в нем. И это уже происходит, это всегда происходит. Мы только этого не замечаем. Так же, как и изменения звуков в нашем языке.