Горькая истина. Записки и очерки - Леонид Николаевич Кутуков

товарища Межлаука. (Сейчас, в 1937 году, товарищ Межлаук состоит во главе Госплана; неоднократно ездил в командировки в Америку и в Европу)[144].

Отряд состоит сплошь из коммунистов, его назначение — и военное, и карательное. Ну и кампания! Самая, что ни на есть аристократия… Может быть, мне это даже повезло для моих шпионских целей. Наш состав поставили на запасный путь.

Рядом стоит под парами бронированный поезд «Ленин». Железнодорожное полотно в сторону противника поднимается. На возвышенности уже нет красной звезды, там белые, свои, родные. Их броневой поезд появляется от времени до времени и обстреливает красный броневик и станцию. Невдалеке, в саду ближайшей дачи замаскирована батарея. Пехота где-то впереди.

Я пошел побродить по знакомым местам. Покинутые дачи, деревня, церковь в парке, кладбище, пруд, где мы купались. Вспомнил я недавнее прошлое. Грустно пошел я назад к теплушкам по единственной улице деревни Заваленки. у одного из домов сидит старый крестьянин, смотрит на меня и говорит:

— Слушай-ка, барин, да ведь ты никак бывал здесь у нас, ну, здравствуй!

Слово «барин» как кулаком хватило меня по голове, я пробормотал что-то в ответ и бросился бежать без оглядки: «пропал», стучало мое сердце… Я решил «прогулочки» прекратить.

Я уже подходил к станции, как вдруг послышались орудийные выстрелы со стороны белых, завыли снаряды высоко над моей головой и, падая, взрывались прямо на станции; в воздух летели камни, дрова, а из вагонов сыпали во все стороны полусонные красноармейцы. Когда стрельба окончилась, я пошел к своему вагону. Все уже вернулись к обоим вагонам и весело высмеивали друг друга.

3 июня. Петроград.

Товарищ Коссовский «командировал» меня в Петроград и поручил передать своей супруге письмо, курицу и еще что-то «завоеванное».

Я исполняю в команде должность распределителя съестных припасов, приготовляю еду товарищу Коссовскому, состою у него на посылках, чищу сапоги, распиваю с ним чай, но язык держу за зубами.

4 июня.

С наслаждением выспался дома в удобной и чистой кровати.

Каждый раз, когда идешь к Илье Романовичу, рискуешь быть захваченным чекистами. В сознании смертельной опасности долго ходишь мимо его дома и не решаешься позвонить. Кто знает, может быть за эти несколько дней моего отсутствия организация раскрыта, все ее члены арестованы, а в помещении сидят чекисты и схватывают вновь приходящие жертвы. Позвонишь, откроют, схватят тебя руки палачей и конец твоему земному существованию[145].

Я передал Илье Романовичу то немногое, что мне удалось видеть и слышать. Он сегодня в невозможном настроении, сказал, что Петроград будет взят на месяц позднее из-за недостатка у белых снаряжения.

Я очень был удручен его сведениями, но он подбодрил меня и сказал, что вскоре я буду служить у него лично, как только Петроград будет занят. (Я с ним говорю всегда по-французски). Он сказал мне, чтобы я продолжал наблюдения.

В городе заметное успокоение, хотя и лихорадочная деятельность.

6 июня. Елизаветино.

Исполнив «поручения», вернулся на фронт и, надо сказать, в неважном настроении. Судя по советским газетам, Колчак будто бы уж отступает по всему фронту. Хоть и врут эти газеты невероятно, а кто знает, вдруг это и правда.

Вот и у нас здесь застой — белые не наступают. Красные перебросили оттуда дивизию (3 полка). Вновь прибывшие красноармейцы имеют бодрый вид и как будто даже боевой.

Один из них рассказывал со страшным бахвальством, как они били белых на колчаковском фронте. Все они в бескозырках с красным околышем, отлично снабжены и вооружены новыми винтовками русского образца, но английского производства.

Им было приказано немедленно наступать на станцию Кикерино, чтобы занять затем и станцию Волосово. Белые засели в каком-то имении за каменной оградой.

9 июня, деревня Арбонье.

Два дня три новых полка атаковали белых, но взять не могли не то что Волосово, но даже Кикерино. Хоть белые и отлично и с успехом отбивают красных, но уже печален тот факт, что инициатива переходит на сторону большевиков.

Наша команда не спеша проводит телефонные провода от станции Елизаветино до деревни Арбонье. Проходим мимо батареи 4 с половиной дюймовых орудий. Я точно заметил их местоположение на карте.

Везут на подводах массу раненых. Ходят слухи, что какой-то полк целиком сдался белым, много убитых, а результатов никаких.

Проходит отряд матросов «Минного отряда», — краса и гордость… у них обалделый вид. За два дня боя, ценой огромных потерь им удалось занять три деревни, но их только что выбили оттуда, и они, ругаясь и сквернословя, идут занимать новые позиции. От частой стрельбы на их винтовках покоробились и почернели от жара ствольные накладки.

Все эти части без всякого успеха действовали против Балтийского полка (из прибалтийских немцев). Начальство сказало: наша задача на этом участке фронта выполнена. Нас повезли в Петроград.

В нашей команде есть жид, комиссар, товарищ Аронсон — рабочий Путиловского завода. Он страшно трусит и боится попасть в плен к белым и его страх веселит всех. Это не мешает ему следить за всеми нами и прислушиваться к разговорам.

На всех вагонах уже было нарисовано РСФСР. Как только товарищ Аронсон ушел в другой вагон, наши красноармейцы пошли читать эту надпись по-своему, например: русский сахар фунт сто рублей. Объясняли друг другу сокращение ВСНХ — воруй смело, нет хозяина, и т. д. Ой да защитники.

10 июня. Петроград.

В десять часов вечера приехал в Петроград, а завтра утром едем на новый участок фронта. Спешу домой, повидать моего отца. Беру ванну, рассказываю ему мои впечатления. Смеялись насчет «духа» красной армии. Еле можно избавиться от него в ванне, а уж обмундирование безнадежно воняет махоркой.

Когда приходится в полной красноармейской форме ехать в трамвае, интересно ловить на себе взгляды, полные ненависти и презрения.

Люди ничего не смеют сказать, пикнуть не могут, а глаза говорят…

11 июня. Петроград.

Привезли нас в Новый Петергоф и немедленно погнали куда-то дальше. Проходили мимо казарм Лейб-Гвардейского Конно-Гренадерского полка. Здесь во время войны помещалась 3-я Петергофская школа Прапорщиков. Здесь я был произведен в офицеры и вышел Лейб-Гвардии в Московский полк. А теперь иду перед этими стенами в красноармейском строю, с вещевым мешком за спиной, с красной звездой на фуражке, в грязном, залитом подсолнечным маслом обмундировании — защитник палачей, воров и убийц.

Благодарю Бога, что совесть моя спокойна, денщик и шпион. Я не продал свою шпагу Бронштейну.

Идти пришлось около 30-ти верст. По пути расположились в парке, при помещичьем доме имения Гостилицы.

Чудный каменный дом, великолепный