Все меняется - Элизабет Говард

– Покажи ей, Эдвард. Не хватало еще, чтобы ее вырвало на наш новый ковер.

Он проводил ее, она смогла спокойно протошниться. А когда – все еще на шатких ногах, но с облегчением, вернулась, то застала Эдварда в холле – он помогал Рейчел надеть пальто. Сид оделась сама и разыскала в кармане ключи.

– Дорогой Эд, мне так жаль, что мы создали столько неудобств с едой… и так далее. Я не хотела расстраивать тебя из-за Хью, и поскольку Сид так и не извинилась за то, что была невежлива с Дианой после всех ее хлопот, пожалуйста, передай Диане – передай ей извинения от меня. И не забывай, что ты по-настоящему любишь брата, а размолвки время от времени случаются у всех.

– Было бы лучше, если бы он любезнее вел себя с моей женой.

– Конечно, лучше, и я непременно передам ему. – Она ласково положила ладонь ему на плечо и поцеловала его на прощание. – Пойдем, Сид.

* * *

Сид завела машину, выехала с подъездной дорожки и затормозила. Возмущение на минуту лишило ее дара речи.

– Почему ты остановилась?

– А ты почему предала меня вот так? Свалила всю вину на меня. Да, я была невежлива с Дианой, но она сама весь вечер испытывала мое терпение. Неужели ты не видела, что она наконец соизволила заметить мое присутствие только после того, как мы перешли в столовую, – и сразу же принялась иронизировать над моим происхождением? А когда я попросила положить мне поменьше крабов, которых, как тебе известно, я не выношу, она просто навалила мне в тарелку целую гору.

– Не только тебе – нам обеим.

– А когда принесли это тошнотворное рагу, она сделала вид, будто кладет мне немножко, а потом залила всю мою порцию этим своим жирным соусом. С тобой она так не поступила, потому что ты заискивала перед ней, в итоге я выглядела еще хуже. Я же знала: если я попытаюсь съесть хотя бы крошку этого рагу, меня вырвет. А что касается грубости, я подумала, что немного прямоты ей не повредит.

– Забавно, как некоторые считают свою грубость откровенностью или прямотой. Ведь грубыми бывают только другие, а не они. Думаешь, мне хотелось этого жирного мяса? Могла бы и потерпеть из вежливости. Уверена, она пыталась принять нас как следует, потому и наготовила всех этих сложных блюд. Но по твоей милости весь вечер превратился в фиаско.

– Вот опять! Свалила все на меня! Тебе-то хорошо, ты могла хотя бы поговорить с Эдвардом. А мне осталась лишь она, и она ничуть не желала общаться со мной.

В наступившем молчании она вдруг поняла, что голова у нее раскалывается, а пульсирующая боль в спине похожа на уколы кинжалов.

Рейчел сказала:

– Пожалуй, будет лучше, если ты отвезешь нас домой. Я устала и не желаю больше обсуждать случившееся. По крайней мере, Диана не сказала ничего ужасного, услышав от тебя, что ты еврейка.

– Как мило с ее стороны, правда? Удивительно мило!

Рейчел не ответила. И с этого момента не реагировала на все более отчаянные попытки Сид втянуть ее в разговор. В конце концов Сид прекратила их и сосредоточилась на дороге (ее не покидало тревожное ощущение, что она немного опьянела), но вместе с тем была озадачена совершенно незнакомой ей Рейчел, с которой ранее никогда не сталкивалась. Замечание – нет, прямо-таки колкость – Рейчел о том, что Диана не отреагировала на известие о еврейском происхождении Сид, своей враждебностью задело ее за живое. Любопытно, что оно ранило Сид даже сильнее, чем упреки в грубости и отсутствии хороших манер. Рейчел, некогда заявившая, что предпочла бы ее всему миру, переметнулась к этому самому миру, причинив ей мучительную боль. Слезы жгли глаза Сид, и когда она, украдкой смахивая их, взглянула на Рейчел, то увидела, что та сидит с закрытыми глазами, откинувшись на своем сиденье.

В Хоум-Плейс она поставила машину, разбудила Рейчел, которая сразу сказала, что и не спала, и отперла входную дверь дома. Рейчел прошла вперед. «Я лягу в синей комнате», – только и сказала она, и Сид последовала за ней наверх, где они разошлись молча, не прикоснувшись друг к другу. Сид направилась в комнату, где они обычно спали, Рейчел – в комнату напротив по коридору.

Сид приняла обезболивающее, съела сухую галету, чтобы успокоить желудок, разделась и легла в постель. Она была уверена, что проведет всю ночь не сомкнув глаз, но вымоталась настолько, что почти сразу провалилась в глубокий сон без сновидений.

* * *

Рано утром ее разбудила заплаканная, раскаивающаяся Рейчел, которая вымаливала прощение, стоя на коленях у постели.

– Милая, я так ужасно обошлась с тобой. Мне очень жаль – наверное, я выпила лишнего. Гораздо больше, чем обычно. Но я себя ни в коем случае не оправдываю. Я вела себя чудовищно. Ведь я же видела, как некрасиво обращалась с тобой Диана, и с моей стороны это была трусость – то, что я не вступилась за тебя, но я так расстроилась из-за упрямства Эдварда и его отношений с Хью, – нет, не просто расстроилась, а рассердилась. Прямо разозлилась на него за все, а потом подумала, какая же она, эта Диана, если он женился на ней, значит, и мне надо попытаться увидеть в ней все лучшее – ради него. Но тебе, моя милая бедняжка, досталось за всех. И ведь ты вообще не хотела приезжать, просто согласилась, чтобы отвезти меня. Прошу, умоляю, прости меня!

– Ложись в постель, а то замерзнешь. И, конечно, я тебя прощаю, – спустя минуту добавила она.

После того как они поцеловались, Рейчел, устроившись в объятиях Сид, сказала:

– Моя худшая провинность – эта возмутительная колкость о том, как мило со стороны Дианы было не высказаться по поводу того, что ты еврейка. Я намеренно старалась обидеть тебя. Когда люди злятся, они норовят ранить других побольнее, вот и я сделала то же самое. Конечно, я беру свои слова назад.

– Сокровище мое, злость тебе не удается. Она никогда и не была твоей сильной стороной.

И они помирились.

* * *

Прошло несколько недель, прежде чем она сумела заставить себя спросить (как бы между прочим), действительно ли Рейчел не беспокоит то, что она, Сид, еврейка, и, к своему счастью, услышала заверения: конечно же, нет.

Луиза, Джозеф и Эдвард

Самой себе она казалась очень взрослой в новом платье из черного шелка в рубчик, сшитом миссис Милич, – с круглым глубоким вырезом и поблескивающей в нем золотой цепочкой, подарком Эдварда на ее день рождения. Вместе с тем ее не покидало ощущение триумфа: хотя свести вместе ее отца и ее любовника за ужином оказалось на удивление просто, забавно было вспоминать, насколько настойчивая дипломатия для этого потребовалась. Отец заехал за ней на Бландфорд-стрит, и они прибыли в «Летуаль», опередив Джозефа; хозяин лично проводил их к столику и предложил по бокалу шампанского.

– Дорогая, ты выглядишь чудесно. Хорошеешь с каждой неделей.

Сам он выглядел осунувшимся, бедный папа, и она могла бы поручиться, что жизнь с Дианой – далеко не сахар.

– Как твой новый дом?