Волки белые - Олег Валецкий

[…]

Ни мусульмане, ни хорваты использовать тот мятеж никак не могли, так как тогда изо всех сил колошматили друг друга. Кстати, сама власть тогда хотела использовать специальную милицию против сил «Сентября-93», которые никаких активных действий не предпринимали, а военная полиция получила приказ открыть огонь по силам «Сентября-93» от командующего корпуса.

Так что Леня, подумав немного, сдал командованию оружие и форму и отправился сначала домой на Украину, а потом, заскучав там, приехал к нам в отряд. В отряде никого, кроме меня, знакомых он не нашел. Коля, еще один бывший боец с Озренской улицы, уехал вместе с только что приехавшим к нему Витей. Леня тогда стал моим напарником, и особых проблем у него не было, но, к сожалению, он их сам себе начал создавать, порою не учитывая характеры и чувства людей окружающих его, переоценивая свою роль во вселенной. Впрочем, чрезмерное самолюбие отличало русских добровольцев, выращенных советской системой. За границей они выделялись амбициями, но отсутствием коллективизма. С другой стороны, я с ним конфликтов не имел и мог на него рассчитывать, что было немаловажным.

Леня тогда попал, как говорится, с корабля на бал через пару дней после своего приезда. Когда я, Леня, Толик и еще несколько ребят мирно сидели в одной из своих квартир, занимаясь всевозможными разговорами, затрагивая все области жизни, от политики до философии, от стрельбы из гранатомета до любовных вопросов, вдруг к нам ворвался Шкрабов и заявил, что нужно идти в разведку. Никто ничего не понял, но развеяться иным из нас не помешало, и я, Толик, Борис и Леня — отправились за Шкрабовым. По дороге я прихватил наш РПГ-7 и четыре гранаты, так как мне не терпелось испытать его после прошлой неудачной попытки на улице Београдской. Заряды мы тогда подсушили, и я надеялся, что на этот раз он меня не подведет. Во дворе нас уже ждали воевода, «Мунгос» и «Итальянец», и мы все вместе отправились на позиции нашей четы. Здесь я и Толик, согласно плану, остались у Рашидова рва «для прикрытия», как выразился Шкрабов.

Сам Шкрабов (вместе с «Мунгосом» и «Итальянцем», Леней и Борисом), видимо, должен был составить какую-то ударную группу. При этом выяснилось, что местным сербам до этих домов даже дела не было. А наши ребята отправились на позиции четы Станича, как раз туда, где начиналась ограда Еврейского гробля (и где последний сербский двухэтажный дом от такого же мусульманского дома отделяла автомобильная дорога). При этом мусульманский дом стоял выше, и с него просматривались подходы к сербскому. Из Рашидова рва мы с Толиком хорошо видели всего лишь одну стену в ряду таких же стен шедших в нашу сторону домов и поэтому были вынуждены полагаться на связь в «Мотороле» (переносной радиостанции). Та долго молчала. Я, сидя с заряженным РПГ-7, уже было заскучал, когда неожиданно началась стрельба в тех домах, где находились наши ребята. Что происходит, мы понять не могли, так как на мой вопрос о необходимости поддержки последовало обычное шкрабовское — «все нормально». На самом деле, все было далеко не так, по всей линии фронта началась пальба, и на мой вторичный вопрос о поддержке Саша ответил утвердительно.

Я себя ждать не заставил и, прикрывая огнем Толика и дежурную смену, выскочил из-за стены. Сначала пустил две гранаты в стоящий напротив мусульманский дом, а третью послал на склон «Дебелого бырдо». Через какое-то время стрельба стихла, и по «Мотороле» воевода сообщил мне, что мы можем возвращаться. У меня осталась еще одна граната, уже заряженная в гранатомет, и чтобы не носить ее назад, а заодно и дать Толику попробовать пострелять из РПГ-7, я передал гранатомет ему. Толик вышел из-за стены, прицелился, но каким-то чудом его граната ударилась в стоящее в пяти метрах от него тоненькое деревце, сломав его. Но граната все же ушла в сторону противника, так как взрыватель еще не взвелся. Нам стало смешно, а один наш серб отозвался характерным сербским выражением, что мы «забавляемосе» (это означало: веселимся, хорошо проводим время) на войне. Еще по «Мотороле» мы услышали, как Шкрабов вызывал через воеводу санитарную машину, хотя, судя по всему, речь шла о легком ранении. У столовой мы узнали, что «Итальянец» получил пулю в ногу. Так как Шкрабов сразу куда-то уехал с воеводой и с «Мунгосом», а Борис куда-то пропал, то мы решили узнать у Лени, что же все-таки произошло.

Как выяснилось, до позиции Станича они дошли успешно, но при проникновении в последний дом начались проблемы. Шкрабов успел проскочить, но уже по следовавшему за ним Борису был открыт огонь. Леня, бежавший третьим, видел фонтанчики от пуль под ногами, а «Итальянец» бежавший за ним, получил пулю в ногу и едва был втянут Леней в убежище. Шкрабов и Борис первыми выбрались из дома. Саша в своей невозмутимой манере бросил Лене, что, мол, продолжаем работать. Леня был крайне беспокоен ранением «Итальянца»: из раны сочилась кровь. Потеря «Итальянца» нас не обрадовала, но так как пуля не задела ни кость, ни нерв, то в строй он вернулся уже через пару недель.

В январе 1994 года мы не оставили в покое многострадальное Златиште, точнее, его не обошло вниманием наше командование. Дополнительным стимулом послужило занятие неприятелем склона «Дебелого бырдо», хотя, как я вижу сейчас, были и иные способы выбить его оттуда: не ударяя в километре дальше от него, пытаясь, таким образом, выйти ему в тыл. Но тут уж рассуждать не приходилось, а отказываться было глупо, все-таки приехали мы на войну. Единственным из нас, кто знал план командования, был Саша Шкрабов, все остальные оставались в благом неведении, хотя куда идти — мы представляли. Все же раз я оказался невольным свидетелем составления планов, правда, не бригады и батальона (там хватало «специалистов»), а будущего нашего штурмового отряда. Как оказалось, кроме нашего 3-го РДО и людей воеводы, в него должны были войти люди Чено, командира станицы (отделения) милиции «Кула». Чено во время войны, помимо обычной милиции, сформировал и собственный отряд специальной милиции (от 30 до 50 человек), правда, не имевший никакого отношения к официальной бригаде специальной милиции Республики Сербской.

На территории той части общины Илиджа, что осталась с нашей стороны аэродрома (отсеченной от основной его части), за время войны эта группа была единственным официальным интервентным формированием. Находилось здесь и несколько временных групп в начале войны, как, например, «Касиндольские четники». В Касиндольском батальоне было несколько местных ребят, привлекавшихся к участию в акциях, и одного из них, Педжо, позднее я узнал лично, поскорльку со временем в этом батальоне был создан и интервентный взвод, командиром которого стал русский доброволец из Мордовии, бывший офицер милиции Борис. В январе состоялось совещание Алексича с Чено и еще несколькими его офицерами: я также присутствовал на нем, так как являлся телохранителем воеводы. Были поданы кофе, ракия, сок, задымились сигареты, но речь шла в основном о потребностях в боеприпасах и оружии, количество которых для воеводы штаб бригады урезал. Но у Чено были, видимо, большие связи, и он в меньшей мере зависел от поставок штаба. Воевода, надо сказать, не жадничал, порой отказываясь от того или иного из списка или сокращая что-то. От сигаретного дыма у меня разболелась голова, и я вышел из кабинета в приемную, где скучала молодая и очень симпатичная секретарша Чено. Я уселся в кресло у ее стола, и мы повели светские беседы. Когда она упомянула, что пишет стихи, и уже написала что-то об одном своем погибшем друге, я тут же попросил ее написать что-нибудь и о себе. Наконец, воевода вышел из кабинета, и мы с ним и кем-то еще из его окружения покинули гостеприимное здание станицы милиции Кула, за углом которого помещалась местная тюрьма.