Мертвый след. Последний вояж «Лузитании» - Эрик Ларсон

Теодата Поуп, архитектор-спирит, со своим спутником Эдвардом Френдом отправились в читальный салон для пассажиров первого класса. Часть его была отведена женщинам, но он служил также корабельной библиотекой, куда был открыт доступ и мужчинам. Это было большое, уютное помещение, растянувшееся во всю ширину самой верхней палубы А, где стояли письменные столы и стулья292. Стены были обтянуты шелком бледных, приглушенных, серых и кремовых тонов. На окнах – шелковые занавеси розоватого оттенка “роза Дю Барри”. На полу – нежно-розовый ковер. Мужчины могли безраздельно пользоваться салоном такого же размера, на палубе А, ближе к корме, который назывался “курительной комнатой”, – он был отделан ореховыми панелями.

Теодата нашла утренний выпуск нью-йоркcкой газеты “Cан” и принялась читать293.

В газете значительное внимание уделялось состоявшемуся накануне визиту в Нью-Йорк госсекретаря США Уильяма Дженнингса Брайана294. Оторвавшись от забот международной политики, Брайан нашел время, чтобы приехать в Карнеги-холл и выступить на митинге в поддержку кампании евангелиста Билли Санди, призванной убедить людей отказаться от алкоголя и подписать клятву о “полном воздержании”. Предыдущая речь на эту тему, прочитанная госсекретарем в Филадельфии, собрала 16 тысяч человек – больше, чем предполагалось. Организаторы нью-йоркского митинга ожидали, что и здесь будет подобное столпотворение. Этого не произошло. Явилось каких-нибудь две с половиной тысячи человек, и зал оказался полупустым. На Брайане был черный костюм, черное пальто из альпаки и его всегдашний черный галстук-ленточка. В конце речи он произнес тост за слушателей и поднял стакан, наполненный водой со льдом. Букер Т. Вашингтон, которому только что исполнилось пятьдесят девять лет, поднялся, чтобы тоже выступить, и подписал одну из карточек с клятвой, сочиненной Билли Санди.

Другая статья, на этот раз из Вашингтона, сообщала, будто президент Вильсон недоволен тем, что критики снова призывают его к ответу за показ фильма Д. У. Гриффита “Член клана” в Белом доме. На дворе стоял май; показ состоялся 18 февраля, вместе с Вильсоном там были его дочери и члены кабинета. Снятый по роману Томаса Диксона “Член клана”, снабженному подзаголовком “Исторический роман о ку-клукс-клане”, фильм повествовал о якобы ужасных событиях эпохи реконструкции Юга и изображал клан героическим спасителем белых южан, на которых начались гонения. Фильм – или, как его называли, “фотопьеса” – с огромным успехом прошел по всей стране; правда, его критики, в особенности Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения, основанная шестью годами ранее, порицала его содержание и устраивала протесты перед театрами-синематографами, что вынудило Гриффита дать фильму более приемлемое название – “Рождение нации”. В пятницу 30 апреля личный секретарь президента Джозеф Тумулти выпустил заявление, где говорилось: “Президенту совершенно ничего не было известно о характере пьесы до того, как она была представлена, и он ни разу не выражал своего одобрения по ее поводу”. Вильсон согласился на показ, писал Тумулти, желая “оказать любезность старому знакомому”295.

Были в газете, разумеется, и последние новости о войне. Выступление германских сил против России на побережье Балтийского моря имело успех; бои, идущие с переменным перевесом в Шампани и по берегам Мааса, ничего не достигли296. Германские войска укрепили свои позиции на Ипрском выступе. В провинции Ван турки снова начали нападать на армянское мирное население; далеко на западе, на полуострове Галлиполи, силы Антанты, как сообщалось, наголову разбили турок; впрочем, вскоре выяснилось, что эта новость неточна. Был там и краткий отчет о бомбежке американского корабля “Кашинг”.

Теодата ненавидела войну. Ей представлялось, что во всем виновата Германия; попытки Германии свалить вину на Британию она отметала. “Чего же еще они ждали? Они годами оскорбляли Англию, и теперь она попросту, не теряя чести, придерживается своего соглашения с Тройственным союзом”297, – писала Теодата, имея в виду вмешательство Англии, выступившей в защиту нейтралитета Бельгии. Она мечтала о сокрушительной победе Антанты, о том, чтобы Германию разгромили “до неузнаваемости”. Тем не менее, она была против вступления в войну Соединенных Штатов. В октябре предыдущего года один знакомый спирит передал ей сообщение, полученное, как он утверждал, из другого мира: “Соединенным Штатам не следует принимать военного участия в этих европейских распрях ни при каких обстоятельствах, что бы ни произошло”298. Теодата переслала это сообщение президенту Вильсону.

Главным, что привлекло внимание Теодаты в субботнем выпуске “Сан”, была заметка вверху первой страницы, посвященная объявлению германского посольства. Прежде она о нем не слышала. Единственное известное ей предупреждение содержалось в брошюре “Информация для пассажиров”, которую она получила от “Кунарда” после покупки билета, где указывались ее попутчики – пассажиры первого класса; там же было следующее объявление: “Сообщаем пассажирам, что, по имеющимся у нас сведениям, на Атлантических Пароходах часто плавают Профессиональные Шулеры. Просим принять соответствующие меры предосторожности”299.

В газете “Сан” германское объявление было представлено в безобидном свете, под заголовком “Германия пытается остановить поездки за границу”. В заметке, включавшей в себя текст объявления, говорилось, что это – первый шаг в германской кампании, призванной “препятствовать поездкам из Америки в Европу наступающим летом”300.

Теодата рассказала новости Френду, добавив: “Это, разумеется, означает, что они будут на нас охотиться”301. Впрочем, она не сомневалась в том, что, войдя в британские воды, “Лузитания” получит сопровождение. Эта перспектива ее успокаивала.

Нелли Хастон, тридцати одного года, возвращалась в Англию, проведя почти год у тети и дяди в Чикаго. Она начала писать длинное письмо к женщине по имени Рут и собиралась писать его всю дорогу. Письмо изобиловало малозначащими подробностями. Хастон, ехавшая вторым классом, отметила, как там тесно из-за дополнительных пассажиров с “Камеронии” – до того тесно, что завтрак стали подавать в две очереди. Она жаловалась, что ее записали в первую, начинавшуюся в 7.30, так что придется ей каждое утро вставать в семь. Еще она посетовала, что день выдался на удивление холодный и она рада, что захватила с собою теплое пальто.

Многие ее друзья и родные знали, что она в тот день отплывает на “Лузитании”. “Господи! – писала она. – До чего же много почты я сегодня получила. Стюард, который ее приносил, нашел это забавным. Он сказал: верно, у Вас сегодня именины”302. Друзья и родственники прислали ей письма и подарки. “Получила пару шелковых чулок от Пру и отрез шелка от тети Рут и розу. Пришли карточки от Нелли Кассон, Уилла Хобсона, Тома, Эдит Клаас да милое письмо от Лу, на которое собираюсь ответить”.

Кое-кто за нее беспокоился. “Как странно было услышать, что Уилл и Би плакали, я и не думала, что их это взволнует”. Сама она слезы ненавидела, однако писала: “С тех пор, как я уехала, довольно часто хочется всплакнуть”.

Войдя в международные воды, Тернер сбавил ход. На некотором расстоянии из дымки вырисовались три крупных судна. Это были британские боевые корабли, несущие дозор, чтобы не выпустить из нью-йоркской гавани “Фатерлянд” и другие германские лайнеры. Тернер дал команду “полный назад”, и “Лузитания” остановилась.