Ветер богов - Богдан Сушинский

— Как мужчины способны расстреливать женщин, княгиня, это вы могли видеть в лесу неподалеку от виллы архитектора Кардьяни, если только я не запамятовал имя этого макаронника. А вот как женщины расстреливают мужчин — вы могли наблюдать только что.

— Да уж, поучительно.

— Разница налицо, не правда ли?

— Не ожидайте, что стану жалеть вас, Дон Жуан в образе Квазимодо.

— Я жалости не требую, я требую справедливости, — попытался Скорцени окончательно свести этот разговор к шутке. Пусть даже аляповатой.

— Налицо то, что две недурные собой женщины чуть было не перестреляли друг дружку из-за какой-то уродины, — огрызнулась княгиня, словно это не она выманила мужчину из теплой постели, оторвав его от ласк другой женщины.

— Остановитесь, Мария Сардони.

— Нет уж, я должна высказать все, что думаю. Нельзя долго метаться между женщинами. Это погибельно не только для них.

— Фройнштаг — та по крайней мере стреляла холостыми. Вы же палите напропалую отравленными. Несправедливо.

Они услышали шаги по гравию, умолкли и перегнулись через перила. На тропинке, прилегающей к самой террасе, стояла отвергнутая и обманутая Фройнштаг. С «хозяином бунгало» у нее тоже не получилось, очевидно, место в его ложе оказалось занятым. Бывает.

В сиянии все ярче разгоравшейся луны силуэт оскорбленной женщины казался мрачным привидением, сотканным из черноты ночи и сонного бреда.

— Оставляйте этого мерзавца, княгиня, предавайте его, — вдруг подалась Лилия в союзницы к Марии-Виктории. — Чем отдаваться таким, лучше спуститься туда и отдаться казарме смертников. Во всяком случае это будет выглядеть благородно и даже чуть-чуть благодетельно.

— Именно с казармы, унтерштурмфюрер, вам и следовало бы начинать гасить свои ночные постельные страсти, — умерила свой гнев Мария-Виктория. Она умела оставаться великодушной. — А не хвататься за пистолет.

— Вы правы, пистолет — последнее, за что должна хвататься женщина с непогашенными страстями. Ведь больше не за что… — мстительно отвергла Фройнштаг последние фиговые листки приличия.

Фройнштаг остановилась у крутой деревянной лестницы, — по которой можно было кратчайшим путем достичь казармы камикадзе, и прислушалась к витающему над виллой священному ветру богов. Это был ветер смерти, обреченности и тлена, тлена всего — тела, чувств, стремлений.

«Ну как на этом живом кладбище можно по-настоящему чувствовать себя женщиной? — с горечью подумала она, растерзав душу тоской неудовлетворенной самки. — Как здесь вообще можно чувствовать себя женщиной? Разве что взять и первой записаться в команду “СС-девиц-коммандос”?»

— И все же добровольно идти в эту казарму я, пожалуй, не решусь, — вслух объявила она, не интересуясь тем, слышат ли ее. — Разве что соблазнить продрогшего от своих холостяцких фантазий часового?

— Пойдем отсюда, — взял Скорцени Марию-Викторию за локоть. — Видно, в самом деле нельзя предаваться любовным страстям в местах, над которыми уже давно витает дух всеобщей погибели. Японцы не простили бы нам такого святотатства.

Княгиня покорно последовала за ним, но возле выброшенной Фройнштаг обоймы остановилась, подобрала ее и, вернувшись к ограде, швырнула к ногам унтерштурмфюрера.

— Возьмите, Фройнштаг. После казармы смертников один из этих патронов поможет вам привести свои патологические страсти в соответствие с принципами вашей не вполне сформировавшейся морали.

«Фройнштаг, нужно отдать ей должное, в таких ситуациях все же предпочитает разить холостыми, — окончательно утвердился Скорцени в достоинстве германок перед итальянками. — Этой же чувство жалости неведомо, дьявол меня расстреляй…»

— Признательна за совет, княгиня. В следующий раз я постараюсь более рационально распорядиться всей обоймой. Вы и так непозволительно долго пользуетесь ничтожеством холостой пальбы. Вспомните хотя бы виллу Кардьяни. — Фройнштаг проговорила все это незло, но с приличествующей случаю язвительностью.

— Ничего не поделаешь, Фройнштаг, я действительно пока что предпочитаю иметь дело с холостыми.

«Как же он стар! — брезгливо окинул взглядом сухопарую сутулую фигуру фельдмаршала Рундштедта фюрер. — Могу ли я выигрывать сражения, полагаясь на опыт подобных старцев, пусть даже согбенных в боях?»

— Рундштедт, вы только что оттуда… Мы доверяем вашему опыту и вашей интуиции. Мне известно, что у вас неплохая фронтовая разведка. Уверены ли вы, что в ближайшее время нам следует ожидать высадки? Если да, то когда и где это может произойти?

Уводя фельдмаршала по дорожке небольшого парка, Гитлер краем глаза заметил Еву Браун. Она вышла вслед за ними, но остановилась на лестнице, чего-то выжидая. Только что отшумел последний майский дождь. Рыхловатая каменистая почва Торы Оберзальцберг, на вершине которой располагалась ставка «Берг-хоф», жадно впитывала в себя тонкие, цвета серовато-молочной жидкости ручейки. Отмытые от высокогорной пыли стебли травы на аккуратно выкошенных газонах искрились под оживающим солнцем мириадами миниатюрных радуг. Адольф почувствовал, что, воспринимая эту красоту, Ева смотрит ему вслед с упреком ребенка, которому пообещали показать сказочные уголки этой горной страны, но, обманув, не взяли с собой.

— Что вы молчите, Рундштедт? — нервно поторопил он фельдмаршала, слишком аккуратно обходящего лужи. Когда командующий войсками на Западе явился к нему с докладом, он ограничился лишь общими словами по поводу дел и настроения и тотчас же предложил пройтись. А на замечания Рундштедта о том, что идет дождь, небрежно бросил: «Вот и прекрасно. Дождь в Альпах», — и велел адъютанту принести плащи — для себя и фельдмаршала.

— Трудно поверить в то, что объединенные войска союзников станут откладывать высадку на неопределенное время, — любой, даже самый бойкий доклад Рундштедта всегда напоминал старческое ворчание. Но теперь, недовольный последождевой ревматической прогулкой, он старался быть особенно невнятным. — Мы ведь понимаем, что их торопят не столько собственные амбиции, сколько успехи русских. — Фельдмаршал при этом не таясь взглянул на фюрера. Об успехах русских в его присутствии говорить было не принято.

— Да, их торопят успехи русских! — великодушно пришел ему на помощь Гитлер, вновь оглядываясь на застывшую у входа рядом с часовым женскую фигуру. Часовой при этом не поленился отойти чуть в сторону, дабы не оказаться слишком близко к «мутер-фюрерше», как потихоньку начали называть здесь в последнее время Еву Браун. — События на востоке не могут не торопить их, заставляя думать о том, что, в случае слишком заметного продвижения большевиков, им уже абсолютно ничего не достанется от германского пирога. Поэтому не стесняйтесь, фельдмаршал. Это я должен стесняться говорить об успехах русских, имея таких полководцев, как вы, Роммель, Клюге, Шернер, Модель…

— О себе умолчу. Об остальных скажу: это действительно имена, достойные истории.