Камни Господни - Михаил Строганов

— Да ты про что, Малюта, глаголешь! — закричал Вяземский. — Меня в измене обвинить задумал?

— Глотку-то не дери: у государя чай, не на базаре, — обрезал Скуратов. — Будет препираться, пошел вон!

Малюта подал знак стоящим при дверях опричникам и они, не говоря ни слова, схватили князя под руки и выволокли из опочивальни.

— Станешь царя отворять, режь так, словно перед тобою горло твоей жены или сына! — Скуратов протянул отточенное лезвие. — Держи-ка агарянскую бричь, сталь у ней добрая — на лету пушинку рассекает.

Елисей поклонился и, приняв бритву, показал, где надлежит сделать надрезы:

— Открою обратные жилы, дабы с черной кровью беспрепятственно смогла выйти и болезнь.

Не отрывая глаз, следил Малюта, как тонкими струйками стекает в серебряную чашу густая Иоаннова кровь, как, брызжа в стороны, маленькие ручейки роняют на сверкающие стенки сосуда драгоценные капли, а внизу, на самом дне, собирается горячая живая влага.

— Кровь — сама эссенция и плоти, и духа, — негромко сказал Бомелий, наблюдая за охватившим Скуратова возбуждением. — Не случайно говорили святые отцы: «Пролей кровь и стяжаешь дух…»

Елисей посмотрел на Скуратова с истинным смирением и покорностью и затворил царскую кровь.

Тяжелый нескончаемый сон прервался внезапно, истаял сбивчивым дыханием, перегорев горячечным телом. Исхудавшими пальцами коснулся невидящих глаз — веки дрогнули, и мягкий, приглушенный свет стал издалека пробиваться через еще смеженные ресницы. Наступил рассвет. Долгожданный, мучительный рассвет, за которым начинался еще один день его жизни.

Карий приподнялся, спустив ноги с лавки. Больно. Ноги смешно ступают по полу, словно скоморошьи ходули. Каждый шаг, неловкий и по-младенчески неуклюжий, грозит обернуться падением. Но это не страшит, радует, наполняя путь страстью и надеждою.

Скрипнули двери: и в душную избу ворвался теплый весенний ветер, а с ним отдаленный церковный трезвон, гул пробудившегося города, перемешавшийся с суетливыми криками прилетевших грачей, да негромкий шепот капели, падающей с низенькой крыши прямо под ноги.

— Чудо, чудо! Господь не токмо Данилу очухал, но и на ноги поставил! — еще издали закричал подходящий к избе казак и бросился со всех ног к стоящему на пороге Карему, крепко обхватил, едва не роняя на пол. — Христос Воскресе!

— Ты ли это, Василько? — Карий коснулся его лица. — Не могу лиц различить…

— Ничего, прозришь! — казак скинул кафтан, и набросил его Даниле на плечи. — Кто долго в яме сидит, тоже слепнет, да не навсегда, а лишь на малое время.

— Что же со мной сталось?

— Как что? Бабу враг на тебя послал, да бабской червоточиной тебя и достал! — выругался казак. — Прости, Господи, в святой день даже их племя ругать грешно!

— Чем же, Василько, тебе бабы не угодили? Али ты вслед Савве собрался в послушники, раз в гневе на весь бабий род?

— Погодь, еще узнаешь.

Подошедший вслед за казаком Снегов похристосовался с Данилой, протягивая ему крашенное в луковой скорлупе пасхальное яйцо:

— Не слушай, сгоряча сказано, — Савва взял Карего под руку и повел в избу. — Еще затемно бегал Василько в церковь замок целовать, дабы ведьму нюхом учуять. Да опоздал, замочек-то в мокрую охочие облобызали!

— Незадача! — рассмеялся Карий. — Теперь понятно, почему у казака виновными все бабы стали!

— Погодь, еще узнаешь, — скривился Василько, но, встретившись со Снеговым взглядом, замолчал. — Будя языками молоть, на светлый день грех не разговеться.

На столе уже поджидал освященный кулич, залитая медом творожная пасха, да в истопленной печи томилась наваристая уха.

— Хочу на Пасху посмотреть, — сказал Карий. — Почитай, с начала поста пролежал.

— Не надобно тебе, Данило, по Орлу ходить, — Василько покрутил в руках ложку и, досадуя, бросил ее на стол. — Беды бы не вышло!

— Что так? — удивился Карий. — Случилось чего?

— Случилось, корова гусем отелилась, — казак встал из-за стола. — Говори, Савва! Ежели сказывать я начну, то, истинный крест, в Кондрата сыграю.

Данила недоуменно посмотрел на собеседников.

— Да ты не дивись, а Богу молись! — Василько подошел к иконам и перекрестился. — И умыслить не мог, как такому можно приключиться.

— Вины твоей, Данила, нет ни на йоту. Всякий понимает. Только делу этим не пособишь, — Савва запнулся и опустил глаза.

— Да говори же ты, святая душа! — Василько стукнул кулаком по столу. — Эх, рвись из груди душа казацкая, да вволю гуляй по дикому полю! Видимо, атаман, никто кроме меня правды тебе не скажет. Ну, слушай!

Василько сел рядом с Данилой.

— Погоди, — Савва попытался остановить разговор. — Не сейчас…

— После того, как Савва в бане из тебя выцедил бесовскую немочь, перенесли тебя в строгановские хоромы, а ходить за тобой Григорий Аникиевич приставил аж свою жену. Прям как за родным братом! Только баба его, видать, на тебя глаз положила. В общем, застукал ее приказчик строгановский Игнашка, как она тебя в уста лобызала, да глядела со страстию. Потом по дурости своей бабе рассказал, а та пустила по всему Орлу-городу, что, дескать, жена Строганова ждет не дождется, когда душегуб оправится, чтобы муженечка ее прирезал, а ей бы при малолетнем сыне-наследнике и денежки, и земля Камская, и любовничек в постельке достался!

— Складно получается, ничего не скажешь, — вспыхнул Карий. — Собирайтесь, к Строганову пойдем!

— Не надо, Данила! — Савва остановил встающего из-за стола Карего. — Григорий Аникиевич все и сам понимает, но людская молва, не морская волна, ходит не по камням, по людям.

* * *

На дворе свежо и сыро, возле заборов и избяных стен еще лежат почерневшие останки сугробов, а в прогретых солнцем проталинах пробивается зеленец. Вокруг с радостными воплями носятся ребятишки, а захмелевшие мужики и празднично одетые бабы степенно христосовались друг с другом. Самые нетерпеливые молодые парни залезали на крыши домов, в надежде увидеть, как взыграет из-за туч солнце. Карий радовался, что не послушался увещеваний и отправился на улицу, смотреть Пасху.

Не осмелившись удержать Данилу силой, Василько увязался за ним следом, недовольно бурча на каждом шаге.

Неподалеку от церкви молодые девки на выданье вели хоровод и, по стародавнему поверью, под нескончаемые слезные песни загадывали на жениха.

Полно, солнышко, из-за лесу светить,

Полно, красное, в саду яблони сушить!

Полно, девица, по милом те тужить!

Ах, да как же мне не плакать, не тужить?

Мне вовек дружка такого не нажить,