Мой выбор - Галина Чередий

– Ванна! – Я чуть обнимать его не полезла.

Это была не ванна, конечно, в прямом смысле, но огромная бадья. Она была установлена в небольшой комнатке, куда нас привела идущая вниз лесенка. В углу опознавалась печка, совсем как в нормальной земной бане на дровах. Широкие лавки, ведра и ковши.

– Где взять дрова и воду? – обернулась я к мужчинам.

– Ну еще скажи, что сама таскать да топить все собралась, – фыркнул Рунт.

– Ради возможности помыться в почти нормальной ванне? Запросто!

– Ой, вот только голову не дури! Тебе сегодня и без этого потрудиться предстоит. Ночь нам и так уже задолжала, – усмехнулся оборотень, а у меня вспыхнули щеки и уши. От смущения и злости с обидой в равной степени. – Так что иди и отдыхай.

Вот обязательно так со мной? Ясное дело, что у нас не романтика, а отношения на договорной основе, но можно же… Что, Соня? Прикинуться, что все не так цинично, как есть на самом деле? Зачем это им? А мне? Пожалуй, лучше все так. А то еще умудрюсь себе придумать, чего нет. Привязанность – такая коварная штука. Она не спрашивает разрешения прорасти и пустить в тебе корни. А попробуй их потом выдрать. Идет ведь с мясом и кровью. Твоей.

– И мыло. Мне нужно мыло! Много, – только и сказала я.

Эммирэй

Интерес. Практически совсем не присущая мне прежде эмоция. Мой побратим во многом прав. Расе драконов чуждо любопытство. Ведь оно имеет свойство быть направленным вовне. А мы все по натуре слишком эгоистичны и сосредоточены на себе до абсолюта. Своих удовольствиях, своем желании стяжать и обладать чем-либо ценным и/или красивым, своем положении в иерархии, своих крыльях и том превосходстве, что они дают над всеми вокруг, не способными подняться в небо. Было принято считать, что еще так же драконы сосредоточены на своей паре и всех ее нуждах и желаниях, на обожании сей единственной в мире особи. Но я этого еще на себе не ощутил, а откровенных бесед с уже обретшими свою пару не вел.

Откровенность – это вообще не о подобных мне. Знаю только одно. У моего отца была пара. Но у него был и я, рожденный от интрижки с Высокородной (что ни секунды не захотела обременять себя заботами обо мне) уже после моих старших братьев, появившихся на свет от истинной родителя. Поэтому очень сомневаюсь, что обретение истинной так все меняло в эгоистичной натуре каждого дракона или обуздывало его стремление угождать лишь себе. И я был таким же жадным, циничным, безразличным и одновременно азартно-эгоистичным, когда меня настигло проклятие Лалинон. Но с того момента, как в моей жизни появился Рунт, спасший мне жизнь, начал постепенно меняться. Оборотень, встретившийся мне, когда я просто ушел в Пустошь, безоружным и раздавленным жалкой обидой на судьбу и утратой всего, что уже имел и мог получить вот-вот, постепенно и непонятно как переломил нечто во мне. Тогда я был глупым слабаком, которому показалось, что жизнь мне больше не нужна. Зачем она мне без всего, что потерял или желал, но больше не получал? Идиот. Покатившись в земляную ловушку матерого оглоха навстречу его громадным жвалам, покрытым мерзкой дымящейся слизью, я мигом поменял свое отношение к ценности жизни. Умирать расхотелось моментально. Да вот было бы уже бесконечно поздно, если бы не невесть откуда свалившийся Рунтарехт. С яростным ревом и светящимися огнем силы подступившего к самой поверхности ругару оборотень покромсал своими Любовничками сначала почти сцапавшие меня жвала, едва не задев и меня, а после порубил и всю тварь на куски. А только закончив, обрушил на мою голову целый водопад отборной брани, да так прикладывал за тупость, что я почти забыл вмиг о благодарности и бросился на него. Но все же вовремя вспомнил о том, что теперь на мне долг крови перед ним. Вот так и вышло, что мы объединились. Я сначала таскался за ним, чтобы этот самый долг отдать, но оказалось, что на просторах Пустоши делать это можно хоть бесконечно, ибо раз за разом случалось спасти то мне его, то снова ему меня. Рунт был первым существом, что пробудило мой интерес. Хотя поначалу он куда как чаще будил мое раздражение. Слишком уж разными мы были. Я – от рождения избалованный и высокомерный, зацикленный на проклятии и отверженности из-за этого. Он – добровольный изгнанник, ругару, покинувший свой клан, когда его постигла утрата истинной пары. С девушкой они еще и не успели соединиться, она должна была лишь через год достигнуть возраста замужества, когда ее клан подчистую вырезала и выжгла вырвавшаяся из Пустоши орочья орда небывалых размеров. Все кланы ругару тогда объединились и перебили пожирающих всех и все на своем пути тварей, но жить дальше среди своих мой побратим больше не мог. Не хотел. Так и блуждал по Пустоши, истребляя всякую мерзость. А я прибился к нему. Учился у него. Привыкал. Узнавал. Привязался невольно. Невероятно, но так.

И вот теперь я снова ощущал нечто похожее на те чувства, что испытывал поначалу в отношении Рунта. Интерес и раздражение от непонимания. И будила их на этот раз Соня. Мне неожиданно стало интересно о ней все. Что за мир, из которого она пришла? Что за дар в ней таится? Что ее способно привлечь в мужчине настолько сильно, чтобы захотеть остаться подле него добровольно? По сути, ничего из этого не несло для меня практической пользы, то есть для интереса не было разумного обоснования. Какое мне дело до мира, откуда она родом, если имеет значение лишь то, что сейчас она здесь, предоставляет мне доступ к желаемому? Не наплевать ли на ее способности, если главное в них то, что благодаря их наличию она излучает ману – единственное, что должно меня интересовать. И какая, к ришу, разница, что там ее способно привлечь, если по договору (бессрочному, благодаря моему коварству и ее невнимательности и безвыходности) она и так не будет мне отказывать и нет никакой логической причины еще и очаровывать ее. Но однако же… Это все Рунт и его влияние на меня, никак иначе. Вот уж у кого вечно любопытства через край. Ругару, что с него возьмешь. Везде бы нос сунуть.

– Чего мрачный-то такой, побратим? – ехидно подмигнул он мне, выливая последнюю пару ведер в бадью. – У нас впереди ох какая сладкая ночка. Никакой пощады Соньке сегодня, – он похотливо предвкушающе оскалился. – До утра не слезу, завтра отсыпается пускай. Все равно пока этот старый скряга, старейшина, наскребет сколько стребуем, дня три пройдет.

Печь уже хорошо прогрела небольшое помещение купальни, распространив в нем аромат куца – особой породы местных деревьев, что даже годы спустя каждый раз при нагревании начинало благоухать. Мне его аромат всегда казался расслабляющим, а вот Рунт с его чутьем наоборот кривился. Каким он покажется Соне? Я опустил на дно бадьи амулет живого пламени, подсунув под него кинжал, чтобы он не касался деревянного дна, и вода мигом начала греться. Соня любит погорячее или едва теплую? Да риш ее раздери, откуда все время эти вопросы? Хотя… мне… нам ведь совсем не выгодно, чтобы она обожглась или замерзла, так что тут все в порядке.

– Она с нас слово взяла меру знать, не забыл? – буркнул я побратиму, выдергивая амулет за цепочку. Вот и еще одно… чувство. Относительно необходимости делить Соню с ним. Нечто раздражающе едкое. Но бесяще неоднозначное при этом, не поддающееся опознанию. Разумом я понимал, что, по сути, побратим не отнимает у меня ничего, кроме времени Сони. Он не нуждался в мане, он не пытался отобрать ее всю себе. Но он все же ее брал. А еще он буквально заставлял ее принимать удовольствие от него в ответ. И вот в этом и был источник той едкой жгучести, вспыхивавшей в моей груди, и разрывающей меня будоражащей сумятицы в мыслях.