Адам и Эвелин - Инго Шульце

— Образец бессмертия. — Адам помассировал грудь. — Но в таком случае правы те, кто себя консервирует, кто замораживает себя!

— Возможно, очень даже возможно.

— Мне было бы достаточно прожить столько, сколько Эльфи.

— Сколько черепаха? В домашних условиях она не проживет дольше пятидесяти, для нее жить с нами — это слишком большой стресс.

— Не дольше?

— На воле они живут дольше ста, но Эльфрида столько наверняка не проживет. Ты не знал?

— Нет.

— Если бы я мог дожить до того дня, когда мы справимся со смертью! Это было бы грандиозно!

— Не знаю. Если одни так и останутся смертными, а другие перестанут умирать или будут жить как минимум в пять раз дольше…

— Но ведь это и так уже происходит! Страх тут — не помощник! Нам нужно освободиться от преходящести, от смертности. Это — единственный категорический императив, нужно преодолеть смертность, виной которой мы сами!

— Странно это как-то звучит.

— Это как наркотик, если подсел на него, уже не слезешь.

— Ты живешь, чтобы работать, или работаешь, чтобы жить?

— Нельзя так ставить вопрос.

— Можно, ты всю свою жизнь тратишь на вечность.

— Для меня работа — это жизнь. Для тебя нет?

— Все так, но мы имеем в виду не одно и то же.

— Почему, у тебя ведь замечательная работа.

— Именно потому, что я могу делать то, что мне хочется.

— Но если ей хочется платье, не можешь же ты сшить ей брючный костюм.

— Могу, если в брючном костюме она будет лучше выглядеть.

— Да, уверенности в себе у тебя хоть отбавляй.

— Ты любишь Эви?

— Люблю ли я Эвелин?

— Да.

— Если бы я ее не любил, меня бы здесь уже не было. Я уже давно должен быть в Гамбурге.

— Три недели — это что, слишком много?

— Ты знаешь, что это значит, исчезнуть на три недели? Так все можно пустить под откос, все, не только свою работу, но и работу всех остальных, весь проект!

— И бессмертие.

— Да, и бессмертие тоже.

Оба кивнули, словно наконец-то пришли к единому мнению.

— Мне так хотелось спать, — сказала Катя, — но теперь уже не засну. Хоть опять вставай.

— Может, мужчины захотят поспать?

— А мы будем сторожить? Мне кажется, они прелестно беседуют.

— Ты что-нибудь расслышала?

— He-а. Но у Адама красивый голос. Блин, когда он назвал свое настоящее имя, я подумала, все, земля горит под ногами.

— Решила, что он тебя надул?

— В какой-то момент — да.

— Я уже когда к нему переехала, я и тогда еще этого не знала. Везде только фамилия была написана.

— Потому что у него тут так выпирает? — Катя показала пальцем на кадык.

— Мальчиком он, наверное, очень стеснялся, тонкая шея и такое адамово яблоко. В каком-то смысле он всегда был Адамом.

— Выглядит мужественно.

— Хм, мне тоже так казалось.

— А теперь не кажется?

— Кажется.

— А Михаэль?

— Это совсем другое. Адам по сравнению с ним — ребенок.

— Ты так считаешь?

— Михаэль знает, что ему нужно, он не стоит на месте, у него жизнь кипит, настоящий ученый. Весь мир объездил, знает кучу языков, у него такой кругозор, он и дышит как-то свободнее, а не то что из года в год одно и то же.

— У него красивые руки.

— Хм. У него в голове такие сумасбродные вещи. Он всего Лема читал, из-за Лема он даже польский начинал учить.

— Это который фантаст?

— Да, он еще про роботов пишет и про машины. Для Михаэля он — величайший писатель.

— Да у нас ведь тоже его издают? — Катя оперлась на руку, чтобы видеть Эвелин. — А любовник он хороший?

Эвелин кивнула.

— И между вами сразу пробежала искра?

— Я даже не думала ни о чем таком. Он собирался жениться на одной моей подруге, на своей двоюродной сестре.

— На Моне?

— А, точно, ты же ее знаешь.

— Плохая компания.

— Это Адам так сказал?

— Да как-то у него так случайно вырвалось. А почему ты уехала без него?

— Этого тебе Адам, конечно, не рассказывал.

Эвелин тоже оперлась на руку и задела крышу палатки.

— Мокрая, — сказала она и убрала волосы с лица.

— Утром надо поосторожнее, если заденешь, будет небольшой дождик, — сказала Катя.

— У нас тоже такая, похожая.

— Так что у вас произошло?

— Я уже давно это знала, то есть могла догадываться. Мона сказала, что все это знали, кроме меня.

— Что знали?

— Что он их трахает, своих женщин.

— Своих женщин?

— Своих клиенток, свои создания. Он даже имена им дает. Сначала он говорил, что так называются модели, которые он создает. Но это больше похоже на прозвища девочек легкого поведения. Он их фотографирует в новых вещах. Ты бы видела их глаза, из них похоть так и прет, как будто они себе просто маленький перерывчик устроили. Была недавно на фотографии одна в шелковой блузке, конечно же на голое тело, у нее торчали соски, хоть глаза ими выкалывай.

— Еще моложе тебя?

— Да нет, какое там! Увидела бы ты их просто так на улице — на таких вообще никто не смотрит, настоящие тетки.

— Да ты что?

— Но в том, что он для них шьет — а шить он умеет, этого у него не отнять, — они выглядят просто потрясающе, и это его возбуждает.

— Может, дело в одевании-раздевании?

— Нет-нет, все не так просто. Я их застала, я их видела, хотя мне совсем не хотелось этого знать.

— Ах ты черт! Как больно.

— Я ничего о себе не воображаю, правда, но если б ты ее видела. — Эвелин снова случайно задела крышу рукой. — Извини. Ты не поверишь, правда не поверишь. В голом виде она такая бабища.

— А Адам?

— Он так и стоял, за шкафом, без ничего…

— Адам в костюме Адама. Ему, что ли, нравятся такие женщины?

— Да нет, они ж не все такие. Но теоретически на ее месте могла бы быть любая, любая клиентка, любая женщина.

— Не знаю, насколько тебе это интересно, но со мной он вел себя прилично, правда — прямо как ангел.