Гуру и зомби - Ольга Новикова

– И даже наоборот… Ха-ха! – Ну как тут не блеснуть остроумием! Он громко, не совсем естественно смеется. – Я сам вам должен? Ха-ха!

– Да, шестнадцать франков. – Дама тупит свой взгляд. Никому не нравится смотреть в лицо чужому покойнику. – Я пыталась связаться с вашим австрийским товарищем, но он, видимо, переехал…

Нестор глубоко вздыхает, чтобы сдержать гнев.

– А мне, мне почему не позвонили? Я ведь указал свой московский адрес и телефон!

– Русские клиенты обычно просят нас не выходить с ними на связь. Говорят, это сейчас особенно опасно.

– Да почему?!

– Государство или конкуренты отслеживают финансовые потоки.

Теперь дама смотрит Нестору прямо в глаза, и по ее правдивому взгляду он понимает, что не по лености она с ним не связалась…

– Но, черт возьми, о какой опасности можно говорить, когда сумма и была-то с гулькин нос, а теперь вообще стала отрицательной величиной! – отмахивается Нестор. (Опрометчиво, как потом оказалось…)

Пятнадцать лет медленно умирал его счет, а они даже не пошевелились, чтобы спасти больного!

Я же совершенно случайно прилетел! Совсем нечаянно!

– Тысяча швейцарских франков – это финансовый поток? А если бы я так и не объявился? – Все-таки он потерял самообладание, раз задал такой бессмысленный, никчемный вопрос.

– Мы надеемся на порядочность своих клиентов, – снова потупив взор, отвечает дама и протягивает толстую пачку каких-то бумаг, где, по ее словам, были указаны все условия открытия счета и стояла подпись Нестора.

Он проверять не стал, поверил.

Дама застенчиво просит подписать бумагу о закрытии счета и снова удаляется. В сердцах Нестор хватает с этажерки и прячет в карман пиджака еще один ежедневник. В отместку берет.

Вместо шестнадцати франков у него снисходительно принимают евровую десятку, и бывший клиент идет по Шоттенгассе… Вперед, не оборачиваясь.

…Шел, ни о чем не думая. Удалось себя не растравливать.

Час, другой… Ноги заныли. Надо поскорее дать им немного покоя. А мозг, как пашня под паром, уже отдохнул. Голова готова к новой жизни.

Где он оказался? Далековато забрался. Широкие улицы, перекресток, серые тумбы домов. И никаких кафешек… Через дорогу – сооружение, похожее на памятник советским солдатам в берлинском Трептов-парке. Для ориентации годится.

Подошел. Надо же, и правда на стеле русские фамилии и цитата из Сталина. Чужие солдаты, чужой диктатор, чужая для города кириллица. Немцы-то убрали с глаз долой каменное напоминание о своем поражении, а венцы, которых по очереди имели то фашисты, то наши, зла не помнят. Содержат монумент в чистоте и порядке. Ни одной издевательской граффити. Цивилизованно.

Судя по карте, полученной в гостинице, тут совсем рядом Бельведер Нижний и Верхний. Вперед и направо. Музейный общепит сгодится для передышки.

Стакан светлого «Еггенбергера», зеленый салат с анчоусами – и рука тянется к маленькому плоскому «Сименсу». Жена как будто ждала его звонка:

– Нестораша…

Млеющий голос… Застал ее, видно, после душа. Не замученное диетами объемистое тело расслаблено. Источает ароматное спокойствие. Раскинулась в кресле и полирует свои ухоженные длинные ногти. Вонзит в любого, кто только подумает повредить мужу. Розовый махровый халат разошелся на стоячей груди. На год меня старше, а кто бы подумал… Даже мысленно тронешь торчащие вишни и… Подзарядка.

Язык облизнул верхнюю губу.

– Да, это я.

– Что, что?

Связь не ахти. Надо бы выйти в парк, но тогда придется заново настраиваться на звонок…

– Это я, я… – Нестор прикрывает рот и трубку ладонью, сложенной в чашечку, – экранирует свой голос от внешних звуков.

– Я поняла. У тебя все в порядке?

– В полном, – говорит он не столько ей, сколько себе.

– Слава богу.

Жена переводит дух. Она привыкла к звонкам просто так. Никогда никаких претензий. Собственных амбиций не заводит.

– И у меня все в порядке, Нестораша.

И – тишина, не смягченная ее дыханием. Ни шороха. Обрыв связи. Но и к этому она привыкла. Перезванивать не обязательно.

Все идет замечательно!

Жалко стало припасать всю свою бодрость на вечер, захотелось ее немного потратить в личных целях. Да тут же выставка Кокошки. Отлично! Незасмотренный художник.

Развеска нетесная, народ есть, но не толпа. Как раз столько, чтобы чувствовать: выставка пользуется спросом.

Эротика первых залов воодушевляет… Ближе к концу – эксцесс. Голая женщина в кресле посреди большого зала. Пока не подошел близко, казалось: живая…

Конечно, муляж. Но все равно шок. Настоящие волосы, густые и длинные, взгляд, тугое тело. Есть на чем отдохнуть мужскому взгляду…

На стенах вместо картин – подлинники писем, а рядом – расшифровка с переводом на английский. Переписка Кокошки с кукольницей, которая лепила эту даму. Он уточнял, объяснял, где подтесать, где добавить плоти. Похоже на то, как свидетель объясняет полицейскому художнику черты лица преступника. В роли свидетеля – Кокошка, в роли художника – та самая кукольница, а преступница – Амалия Малер. Вдова знаменитого композитора влюбила в себя молодого неуравновешенного Оскара. Когда женщина-вамп его бросила, он и заказал точный ее субститут…

А, все художники одинаковы. Вера такая же. Сама себя обслужила. Изготовила субститут возлюбленного заранее, еще до расставания…

Прилетев из Германии, Василий все никак не мог вернуться к себе прежнему… Уверенному, невозмутимому. Вроде был уже человеком, который, как Сковорода, мог про себя сказать: мир ловил меня, но не поймал. Только побыл?

Вспомнились первые заграничные поездки. Шок уже в тамошнем аэропорту, шок по возвращении. Но ведь давно жизнь более-менее сравнялась. Что Банхофштрассе в Цюрихе, что Тверская в Москве. Тверская даже эффектнее по вечерам, когда серые махины, ее обступившие, так подсвечены, что становятся похожи на роскошные дворцы. Видимость, конечно. Живем в сплошной виртуальщине.

Нет, все-таки дело не в пространственном перемещении.

После Лелиной смерти Василий чувствовал себя хреновато наедине со своими мыслями – нервничал, тосковал.

Как избавиться от хандры?

Первое, что пришло в голову: завалить себя работой. Нахватал новых контрактов. Отменил выходные. В одиночку почти не питался: все бизнес-ланчи да обеды с переговорами. В постель падал, когда не было сил держаться на ногах. Стоя под душем, думал только на деловые темы. Вроде щелочки не оставил для тревоги… Так нет, она тихой сапой вползала на рассвете в еще не проснувшуюся голову.

Стыдный диагноз «депрессия» промелькнул в сознании… И как назло, многие вокруг пафосно упоминали своих психотерапевтов. Почти неприлично признаться, что никогда не лежал на фрейдовской кушетке…