Мальчики с бантиками - Валентин Пикуль

— Что это? Никак раздетая? И не стыдно ей?

— Древний мир вообще не стыдился наготы.

— Ты уверен? Ну, ладно. Пускай висит… до лейтенанта!

Лейтенант Кравцов к Рембрандту относился с почтением.

— Но голых вешать в кубрике никак нельзя.

— Она же не голая, товарищ лейтенант, с чего вы взяли?

— Поскочин, я ведь не слепой.

— Голые бывают в бане. А в искусстве, товарищ лейтенант, бывают только обнаженные… Большая разница!

Кравцов отодрал «Данаю» от стенки и утащил к себе.

— Ты лучше не спорь, — сказал он Коле. — Может, она и обнаженная. Но как бы не нагорело нам от политотдела.

Вокруг зима. Тишь, глухомань. Под лютым морозом полное безветрие: не колыхнется елка, ни одна искорка не упадет с ее ветвей. Письма от мам летают к юнгам самолетом. Юнги никуда не летают. Сидят и зубрят. В роте радистов живет тюлень — еще молодой, его держат в корыте. Хозяйственные боцмана завели себе кота, каждый вечер идет перепалка из-за того, с кем Васька будет спать. Рулевые животными не обжились. Но зато рота Кравцова держит первое место в Школе по чистоте и порядку. В самом деле, дома таких полов не бывает. Уронил кусок хлеба — подними и ешь: ни пылинки. Русский моряк славится чистоплотностью, а палуба на флоте священна.

Новые кинофильмы доставлялись в Савватьево редко, зрелищами юнг не баловали. Напряжение страны познавалось по сводкам Информбюро и на политзанятиях: от юнг требовали знания военного и политического положения в мире. Иногда по вечерам далекая Москва транслировала на Соловки отличные концерты. Над святыми озерами, над усопшими в древности скитами, над землянками юнг разливалась бравурная хабанера Визе, звучала патетическая Арагонская хота Глинки, печали и восторги жизни пробуждал гениальный Чайковский… Музыка обретала особую красоту.

— Вот ведь как! — говорили юнги. — Плевать я раньше хотел на эту музыку. А сейчас она всю душу переворачивает, даже непонятно: что со мною? Слезы сами выжимаются…

В клубе юнг появилась самодеятельность — слабенькая, потому что юнги нажимали на учение, а в самодеятельность шли больше лентяи; пристроился туда и Витька Синяков, лихо работавший ногами — чечеточник! Но зато рота радистов уже породила своего поэта — Эс Васильева, и по Школе Юнг блуждали нездоровые, панические слухи, будто поэту на камбузе дают по три порции…

Настал последний день сорок второго года. В этот день педагоги, благодушествуя, никому не «врезали» двойки. Чувствовался праздник — большой и веселый. Но все было иначе — не как дома! Елок не покупали, ибо на каждом шагу стояла праздничная елка, украшенная серебром инея. На ужин дали какао, после чего юнги отправились в клуб на концерт. Витька Синяков и в самом деле подметок не жалел, словно грохотом казенной обуви он хотел заглушить свои двойки и тройки. Роль конферансье исполнял старшина Колесник, любивший покрасоваться. Он объявил:

— А сейчас с собственным сочинением в стихах выступит перед вами известный соловецкий писатель — юнга Эс Васильев…

Рота радистов заранее кричала «бис». Савка вытянул шею из воротника шинели, мял в руках шапку с курчавым мехом. Первый писатель в его жизни, и вот сейчас он его увидит. Качнулся занавес, поэт предстал, сверкая надраенной бляхой на сытом животе. Голова у Эс Васильева — громадная, как котел. Он громко прочитал:

Эсминцы — любовь моя ранняя.

Как я завидовал старшим,

Что на мостиках мокрых ранены,

Выводили эсминцы в марше.

Этот марш — по волнам, по зыбям,

Этот марш — под осколочный свист,

Этот марш — по звездам, по рыбам,

Только ветра натужный свист.

От судьбы никаких мне гостинцев

Не нужно. А лишь бы иметь

Юность звонкую на эсминцах.

На эсминцах принять мне смерть!

Никто не заметил, что во второй строфе поэт не нашел рифмы. Из рядов поднялся капитан первого ранга Аграмов в своем кожаном пальто и пожал руку Васильеву — такой чести мало кто удостаивался.

Роты расходились в новогоднюю ночь. Радисты пели:

Мы юнги флота — крепки, как бронь,

За жизнь народа несем огонь.

Германским зверям мы отомстим.

В победу верим — мы победим!

Рулевые, колыхаясь на снегу черной и плотной стенкой, вели свою песню, и грубые голоса боцманов, входивших в состав этой роты, задавали тон остальным:

Пусть в море нас ветер встречает.

»Гремящий» не сбавит свой ход,

И стаи стремительных чаек

Проводят гвардейцев в поход…

Вот и новогодняя ночь — для многих она первая, которую они проведут вне дома. Перед разводом по кубрикам Кравцов поздравил юнг.

— В новом году, — пожелал он роте, — усильте свои успехи в учебе и дисциплине. А сейчас можете всем праздновать.

— Чего праздновать? — спросил Синяков. — Выпить дадут?

— Я дам тебе выпить, — сказал лейтенант Витьке. — Кусок хозяйственного мыла разведу в самом большое ведре с водой — и можешь пить, сколько душа твоя примет…

Время шло к двенадцати, но старшина Росомаха сегодня не рычал, чтобы юнги расползались по нарам. По радио передавали новогоднюю речь Калинина. Савка вышел в тамбур, взял лыжи покороче и прямо с горушки нырнул в ночной лес. Ему хотелось побыть одному чтобы помечтать обо всем, что еще не исполнилось в жизни и, кажется, не скоро исполнится.

Савка чересчур размечтался и на крутом спуске врезался в ствол сосны. Еще не опомнился, глядя на яркую россыпь звезд над собою, как рядом с ним просвистели чьи-то лыжи и тень человека воткнула в глубокий снег палки.

— Вставай, пентюх, — сказал ему Джек Баранов.

— Это ты? Чего ты здесь?

— Да увидел, что ты ушел, тоже стал на лыжи и побежал за тобой. Ночь… лес… мороз… Мало ли что может случиться!

Так закончилась эта новогодняя ночь, и когда юнги вернулись в кубрик, рота жила уже в году следующем, а Росомаха рычал так же, как и в прошлом году:

— Задрай все пробоины, какие имеешь… Спать, спать!

* * *

Утром Росомаха тащил со спящих одеяла:

— Раздрай глаза, кончай пухнуть… Эй, с Новым годом тебя!

Еще босой, старшина прибавил в репродукторе громкость, и кубрик заполнил голос московского диктора. Совинформбюро сообщало о провале гитлеровских планов под Сталинградом: уже разгромлено полностью тридцать шесть дивизий противника, из их числа шесть танковых, полегли в степях крупповскими костьми. В конце сводки диктор сказал: вступила в строй третья очередь московского метрополитена.

— Здорово! — торжествовали москвичи. — Москва-то строится…

Савка, стеля койку, спросил Баранова:

— Джек, тебе в Москву хочется?