Быть балериной. Частная жизнь танцовщиц Императорского театра - Юлия Андреева

Каюта первого класса, удобные кровати, чистое белье, ванны, уборные, даже парикмахер! Столы в столовой были накрыты чистыми накрахмаленными скатертями, на которых уже были расставлены самые настоящие фарфоровые тарелки, и рядом с ними лежали начищенные по такому случаю столовые приборы. Все это было из их старой жизни, когда к обеду нужно было выходить в вечерних платьях и фраках… все сконфуженно разглядывали в великолепных зеркалах свои наряды, превратившиеся за последние дни в настоящие лохмотья. «Когда шикарно одетые лакеи нам стали подавать обед, массу вкусных блюд, мы окончательно замерли от восторга, контраст с только что пережитым был уж слишком резок. Если к этому еще прибавить чувство безопасности от большевиков, то можно себе представить наше настроение».

«Двадцать восьмого февраля (12 марта) мы вошли в Босфор и бросили якорь в карантинной бухте, где всех пассажиров и команду свезли на баркасах на берег и по пятнадцать человек вводили в дезинфекционные камеры. Там всем предлагали раздеться: деньги, драгоценности, кожаные вещи, пояса и сапоги мы должны были завернуть в узелок и имели право держать при себе, а белье и платье отправляли в паровые камеры. Температура в камерах была настолько высока, что все кожаное, как пояса на штанах, сгорало. Пока мы мылись под душами, вещи подвергались дезинфекции, и когда мы выходили из душа, их нам уже возвращали еще совершенно горячими. Все это длилось довольно долго, пока все прошли через души. Мы вернулись на пароход около 5 часов дня. На следующий день, 29 февраля (13 марта), мы пошли на Константинополь, где бросили якорь, а к вечеру, после санитарного осмотра, наш пароход был поставлен к пристани, но на берег никого еще не пускали».

Матильда Кшесинская и великий князь Андрей Владимирович на пляже у моря. Остенде. Бельгия. 1920-е гг.

На следующий день, 1 (14) марта они сошли на берег, где отпраздновали этот первый этап пути водкой, ромом и шампанским. 10 (23) марта беглецы прибыли в Венецию. 19 лет назад они с Андреем впервые посетили вместе этот сказочный город. Далее, пересев на специально для них поданный экстренный поезд, продолжили путешествие. 12 (25) марта, около шести часов утра, они переехали французскую границу у Вентимилльи, а в 7 часов 59 минут утра поезд остановился на станции Кап-д’Ай. Высадились Кшесинская с сыном, сестрой и мужем сестры. Андрей должен был проводить мать до Канн и позже собирался присоединиться к своему семейству.

На дворе стоял 1920 год, а это значило, что с начала революции она не посылала денег на виллу, и верные ей слуги хоть и продолжали беречь хозяйское добро, но давно уже устроились к другим господам. Первое, что предприняла Кшесинская, это рассчиталась со всеми долгами. У нее самой, разумеется, не было ни копейки, но она тут же заложила виллу. Полученных денег хватило на то, чтобы выплатить долги и обновить гардероб. На знаменитой Кшесинской, было только то платье, что на ней, что же до сына, он был вынужден везде ходить в пальто, так как под ним почти ничего не было.

Первая, кого они встретили во Франции, была сестра великого князя Сергея Михайловича великая княгиня Анастасия Михайловна, в то время вдовствующая великая герцогиня Мекленбург-Шверинская. Она жила на своей вилле «Фантазия», в Эзе, где теперь они часто бывали. Здесь же обнаружились великий князь Борис Владимирович и Зина, с которой они поженились в Генуе. Временно молодожены поселились в Ницце. В Болье проживал князь императорской крови Гавриил Константинович[196], женатый на балерине Нине Нестеровской.

Все стало налаживаться само собой, после того, как Кшесинская встретилась с Дягилевым и услышала о возможности выступить в предстоящем сезоне в Париже. Кшесинской в ту пору было 48 лет, при желании она могла бы выступать до победного конца, и то, что ее все еще помнят, безусловно, радовало. Тем не менее, она ответила отказом. Глупо писать в афише «прима-балерина Императорских театров», когда этих самых театров больше нет. Да и империи нет. Тем не менее, и встреча, и лестное предложение наполнили ее сердце легкостью и оптимизмом.

Вскоре с аналогичным предложением к ней обратилась дирекция Парижской оперы Руше, но ответ оставался прежним.

Земля слухами полнится: весть о том, что Кшесинская спаслась от большевиков и поселилась на своей вилле во Франции докатилась до самых отдаленных мест Европы, и в гости к известной балерине зачастили знакомые. Одной из самых приятных встреч стал приход Тамары Карсавиной.

Все эти встречи помогали отвлечься от собственных переживаний, почувствовать, что ты дома, что рядом друзья. Недалеко от виллы Кшесинской располагалось жилище маркиза Пассано, женатого на дочери Салтыкова-Щедрина[197]. Потом приехала из Лондона первая жена брата Матильды Сима Астафьева. У нее в Лондоне была прекрасная школа танцев. Если бы Кшесинская могла вдруг сорваться с места и отправиться с ней, Сима собрала бы и ей учеников. Но Матильда была слишком измучена своими странствиями и теперь жаждала только одного: все время быть вместе с Андреем и Вовой. Иметь свой дом, принимать друзей, и стараться как можно скорее забыть ужасы, лишения и потери.

Желая хоть немного развеяться, Матильда уговорила Андрея отправиться с ней хотя бы ненадолго в Париж. Путешествие удается осуществить летом того же года. Не желая тратить слишком много денег, они выбрали скромную, по прежним своим меркам, гостиницу «Д’Альб», все время гуляя по улицам Парижа, радуясь жизни и встречаясь с живущими там знакомыми. Однажды, обедая в «Шато де Мадрид» вместе с маркизом Пассано, они столкнулись с великим князем Дмитрием Павловичем[198], покинувшим Петербург в связи с убийством Распутина. В Париже они пробыли 10 дней, хотели бы больше, но на большее попросту не было денег.

Меж тем состояние великой княгини – матери Андрея ухудшилось, и 24 августа (6 сентября) 1920 года ее не стало.

Кроме ужасов и лишений, революция принесла и приятные перемены в жизнь нашей героини: к примеру, теперь Андрей мог безбоязненно жениться на своей давней возлюбленной. К слову, Кшесинская, разумеется, мечтала в один из прекрасных дней похвастаться перед подругами обручальным колечком, да и Вове пора было распрощаться со статусом незаконнорожденного. Последнее было особенно неуместно уже потому, что практически всю свою жизнь мальчик рос при родном отце. Другое дело, если бы отец сбежал или не желал видеть собственное дитя.