Это дикое сердце - Джоанна Линдсей

— Я сама! — Она увернулась от его руки. — Вчера вечером ты уже достаточно напортил, занимаясь самолечением, кстати, совершенно бесполезным.

— Я не просил твоей чертовой помощи!

— Надо думать, ты предпочел бы умереть, чем попросить меня о помощи, да? — набросилась на него Кортни.

Он промолчал.

Кортни была уязвлена. После всего, что она сделала для него, Чандос мог бы хоть поблагодарить ее! Так нет же — он еще заявляет, что не хотел ее помощи.

— Твой друг еще здесь, Чандос?

— Ты хочешь познакомиться с ним?

— Нет.

Чандос устало вздохнул:

— Сейчас его нет поблизости, если это тебя волнует. Но он, вероятно, еще появится, чтобы посмотреть, выздоровел ли я. Но ты не увидишь его. Кошачьи Глазки. Он знает, что тебя легко напугать.

— Вовсе нет, — холодно возразила она. — Откуда он знает про меня?

— Я ему рассказал.

— Когда?

— Какая разница, черт возьми?

— Никакой. — Закончив с ногой Чандоса, она посмотрела на него:

— Просто мне хотелось бы знать, зачем он преследует нас. Это ведь его я тогда видела, да? И сколько же ночей он шпионил… — Глаза Кортни расширились, когда она поняла, что это значит.

— В ту ночь его не было, Кошачьи Глазки, — нежно проговорил Чандос, угадав ее мысли. — И он вовсе не преследует нас. Мы… случайно едем одной дорогой.

— Но ты поехал бы с ним, если бы не я, правда? Ну да, конечно! Неудивительно, что ты не хотел брать меня с собой.

Он нахмурился:

— Я объяснял тебе, почему не хотел брать тебя с собой.

— Да, объяснял, — холодно отозвалась Кортни. — Но учти: тому, что ты говорил мне другой ночью, я почти не верю!

Кортни надеялась, что Чандос возразит, но он не сказал ни слова. Ей так хотелось накричать на него, на худой конец просто разрыдаться, но она сдержалась и ушла, подняв голову.

— Я иду на речку мыть посуду. Если через десять минут не вернусь, знай, что я наткнулась на твоего друга и упала в обморок.

Чандос смотрел, как Кортни подогревала бульон, которым насильно поила его целый день. Предвечернее солнце играло в ее волосах, высвечивая золотые пряди. Казалось, он никогда не налюбуется ей.

Он намеренно грубо вел себя с Кошачьими Глазками, обижал ее и сам страдал от этого, но иначе не мог. Эта женщина не для него. Если бы она знала о нем все, то сама поняла бы это. Он говорил себе, что тогда она смотрела бы на него с ужасом.

А сейчас он видел в ее взгляде огонь и гнев обиженной женщины. Но, черт возьми, ее гнев лишь подпитывал его мужскую гордость, и никуда от этого не деться — это ему нравилось! Он был бы сильно уязвлен, если бы она спокойно восприняла его притворное равнодушие. Но нет — когда он не обращал на Кортни внимания, она выходила из себя от злости, и это приводило его в восторг.

Он не хотел лишать ее невинности, крепясь изо всех сил, чтобы удержаться от соблазна, но эту битву с самим собой все-таки проиграл. Сделав ее своей в ту незабываемую ночь, Чандос очень надеялся, что навсегда загасил огонь желания. Но не тут-то было! Стоило ему увидеть ее купающейся в реке, как все благие намерения тут же исчезли.

Он был почти благодарен змее, которая положила конец этому безумию. Не случись этого, он прошлой ночью, несомненно, опять дал бы волю своим желаниям, а это не сулило ничего хорошего. Чандос понимал, что расстаться с ней будет нелегко, и старался заранее отдалиться от Кортни, чтобы смягчить боль разлуки.

Она, конечно, этого не понимала, охваченная первой страстью, и очень сердилась на него, полагая, что в ту ночь он просто попользовался ею, утолив свою похоть. Чандос вздохнул. Вот и хорошо, пусть так и думает, а еще лучше, если она возненавидит его.

Вообрази Чандос хоть на минуту, что может сделать Кортни счастливой, он ни за что на свете не отпустил бы ее. Но что он мог ей предложить? Четыре года назад он принял решение уйти от белых и вернуться к команчам. Тринадцать жестоких негодяев навсегда изменили его жизнь, и, когда он с ними покончит, что останется ему? Он так долго скитался, что вряд ли теперь сможет осесть где-нибудь, даже с людьми команчи. Может ли белая женщина принять кочевую жизнь? Чандос знал, что не имеет права спрашивать об этом у Кошачьих Глазок.

В этот момент Кортни опустилась перед ним на колени, протягивая горячий бульон в оловянной кружке, и Чандос, вздрогнув от неожиданности, вернулся к реальности.

— Как ты себя чувствуешь?

— Так же паршиво, как и тогда, когда ты спрашивала меня об этом в последний раз. Она нахмурилась:

— Господи, Чандос, ну почему ты такой грубый?

— Грубый? Если хочешь, я покажу тебе, что такое настоящая грубость.

— Спасибо, не надо! — оборвала его Кортни. — Вчера ночью я досыта наслушалась твоих крепких словечек.

— Жаль, что я не видел твоего румянца, Кошачьи Глазки, — поддразнил ее Чандос. — Очень жаль! А мне так нравится, когда ты краснеешь. Если для этого нужно лишь несколько грубых слов…

— Чандос!

— Вот, уже лучше! Не много надо, чтобы твои щечки порозовели!

— Если уж ты так несносен, значит, смерть не грозит тебе, — строго сказала она и тут же застигла его врасплох:

— Скажи, в тебе есть индейская кровь?

После короткой паузы он заметил:

— А ты была неплохим доктором, пока не вообразила, что от этого слабого супчика у меня прибавятся силы.

Кортни вздохнула:

— Все, что мне нужно, — это только «да» или «нет». Но пожалуйста, если не хочешь, можешь не отвечать. Мне все равно, даже если в тебе и вправду есть индейская кровь.

— Как это великодушно!

— Но это нечестно, Чандос.

Она внимательно вглядывалась в него, и он пробормотал:

— Думаешь, я не знаю, что ты до смерти боишься индейцев?

Кортни вздернула подбородок:

— Что поделать, если я только раз в жизни имела дело с индейцами и это было ужасно. Но ты-то совсем не похож на них!

Чандос чуть не расхохотался, но сдержал улыбку:

— Я уже предупреждал тебя, женщина, чтобы ты не пыталась строить догадки на мой счет. Если хочешь сделать из меня индейца, я запросто могу подыграть тебе в этом.

— Значит, на самом деле ты не…

— Нет, но дикарями бывают не только индейцы. Может, доказать тебе это?

Кортни вскочила на ноги и поспешно обошла костер, остановившись на безопасном расстоянии от Чандоса и вызывающе глядя на него:

— Тебе доставляет какое-то извращенное удовольствие пугать меня?