Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043 - Геннадий Геньевич Карпов

шлагбауму. По эту сторону стоял худой офицер и два солдата. По ту – длинный ярко красный кабриолет, бронетранспортёр российского производства с нарисованным на башне орлом, держащим в когтях звёздно-полосатую змею, два пегих бронированных УАЗика с бойницами, из которых торчали стволы, а рядом стоял излучающий улыбку мексиканец с погонами майора. Убивало то, что личного оружия у него не было, и американского коллегу он как бы вообще не видел. Он подождал, когда мы подойдём поближе, развёл руки в стороны, улыбнулся ещё шире и пошёл навстречу. Амеры сделали какое-то движение, но майор обошёл их, потом опущенный шлагбаум, обнял каждого из нас, словно мы были его лучшими друзьями, и широко махнул рукой:

–Добро пожаловать друзя рандушна Мексика! – сказал он по-русски, явно не понимая смысла сказанных слов кроме последнего, но твёрдо зная, что эти слова – хорошие.

Мы обошли кислолицых амеров, шлагбаум, сели в кабриолет, вся колонна взревела двигателями и покатила в сторону города.

Часть шестая

За пятнадцать минут мы пересекли шоссе, которое шло вдоль рядов колючки и, видимо, давно было превращено в контрольно-следовую полосу с жуткими табличками «Мины». Потом по мосту переехали какую-то красивую речку, которая текла в сторону океана почти параллельно границе, по двухуровневой развязке обогнули огромную территорию аэропорта, проехали несколько офисных высоток, ещё одну полосу колючки, и вскоре остановились около семиэтажного здания гостиницы с плоской крышей и надписью «Авенида революсьон». Всё время, что мы ехали, майор, сидевший на переднем сидении, не переставал улыбаться. Он смотрел на нас – и улыбался. Смотрел на горы, которые надвигались прямо на город, на реку, разрезающую север города каньоном, на высотки делового центра, на пёстрый бедняцкий район на склоне горы – и всему улыбался. Это был толстый, домашнего вида дядька, классический мексиканец, волей судьбы одетый не в пончо и сомбреро, а в военную форму с короткими рукавами. Я тоже смотрел по сторонам и улыбался. И мои товарищи улыбались. В голове не укладывалось, что все американские кошмары остались позади, и что скоро мы поедим, выспимся, а там, даст бог, и домой поедем. Даже то, что дома меня ждёт года три тюрьмы, меня уже не пугало. Уж лучше тюрьма в России, чем свобода в Америке!

Из гостиницы вывалила группа мексиканцев, и заорала: «Старпому – виват! Микола! Живой! КГБ, задание выполнил?»

Мы не сразу узнали подраненного Лёху, Ваню и других наших. Те были без бород, одеты в серые национальные мексиканские костюмы с коротким пиджаком, белой рубахой и высокими в талии брюками, подпоясанными красным платком, и малость пьяны. Мы зашли в гостиницу и нас тут же провели в отдельный зал. Майор так же широко обвёл рукой длинный стол, и молвил:

–Кушать подано! Дела потом!

–Семь четушек в три ряда! – удивлённо ахнул старпом.

–А молока холодного с хлебом нету? – спросил я, но меня не услышали.

Пятиметровый стол ломился от разных бутылок, тарелок и ваз. Полутёмный зал по стенам был украшен картинами, на которых красно-зелёные схематичные индейцы с копьями и щитами то ли играют в куклы, то ли отрезают кому-то головы. Запахи стояли такие, что я забыл про раненую ногу и решил, что сначала перекушу, а уж потом похромаю в ближайший госпиталь.

Всё дальнейшее напоминало сказочный сон. Текилу пить я не хотел, но мои жалкие доводы о вреде алкоголя на мой неокрепший организм никого не убедили. Какое-то блюдо, в котором, по-моему, перца было больше, чем мяса и овощей, я есть тоже сначала отказывался. Но в итоге через час я был пьян и сыт, и всё, чего хотел – это попить чего-нибудь холодного и поспать. Попить мне дали, а вот поспать – нет. Какой-то чин по приказу майора прямо за столом осмотрел мою ногу и нахмурился. Выражение его лица мне не понравилось, как и состояние раны: всё вокруг дырки было тёмно-красное и сильно болело. Поэтому чин помог мне выползти из-за стола, за которым продолжался банкет, матросы мне пожелали успеха, я отдал Миколе «Ругер», и через час, уже мытый и стриженый, лежал на операционном столе. Врач что-то говорил по-испански, и я понял, что на пьяного укол может не подействовать, но откладывать нельзя. Я помаячил врачу, щёлкнул себя по горлу, показал на рану и сказал:

–Да не боись, стреляй! Мать заштопает! И не такое терпели!

Пришло ещё человек пять в белых халатах, один из которых воткнул мне в руку иголку, погладил по лбу и сказал что-то ласковое. Я подумал, засыпая, что если даже сейчас умру, то это уже будет совсем другое дело. Задача выполнена! Наши победили! Меня похоронят мои товарищи и все будут знать, где могила русского боёба, погибшего то ли по глупости, то ли за освобождение Калифорнии от американских оккупантов. А лежать на уважаемом кладбище под памятником с красивой эпитафией – это совсем не то, что гнить в безвестном чужом подвале.

Когда я очнулся, то первым делом сказал:

–Пи-и-ить!

В комнате было темно, на противоположной стене горел ночник, а под ним на кресле сидела полная женщина в белом халате. От моего хриплого «пить» она вздрогнула (Видимо, она спала.) и тут же подала мне из кулера стакан холодной воды со вкусом лимона. Я осушил его за секунду и попросил ещё. Полежал, вспоминая, где я и кто я, приподнялся на койке, глянул на забинтованную ногу, потом в окно, прочитал светящуюся напротив вывеску «Плаза Рио», улыбнулся и снова уснул.

Следующие три дня меня никто не беспокоил. Днём приходили проведать матросы, дыша текилой и табаком. Утром и вечером я ковылял на перевязку. На рану я старался не смотреть, но, судя по ощущениям, дела мои шли на поправку. Медбрат, тоже толстяк, и тоже постоянно улыбающийся, отрывал мне бинт от раны, я вскрикивал от боли, а он улыбался ещё шире и лил на рану какую-то жидкость, от которой становилось прохладно. Потом минуту светил какой-то синей лампой, потом сыпал в рану белый порошок и снова всё бинтовал. На четвёртый день я пришёл на перевязку, почти не хромая. Ногу ещё посветили лампой, посыпали порошком, бинт заменили кусочком пластыря и сказали, что я могу идти домой. На моё «спасибо» он разулыбался ещё шире и что-то ответил по-испански. Молодой лейтенантик принёс мне новый серый костюм и плетёные босоножки. Я последний раз поел больничную сладкую кашу с белым хлебом и кофе, сел в военную машину, и меня привезли в ту же семиэтажную гостиницу, где я