Персеиды. Ночная повесть - Марианна Гончарова

А в юности у Игоря было редкая способность – он очень заразительно смеялся и при этом плакал. Смеялся так, что валился на пол, держась за живот. Слезы натурально лились из глаз. Так его душа откликалась на радость.

Мы еще в детстве предполагали, что он, парень из очень хорошей, благополучной семьи, сделает серьезную карьеру: и в силу своей образованности, хорошего воспитания, личного обаяния и открытого, радостного отношения к людям станет большим человеком. Мы представляли его то в смокинге на дипломатическом приеме, то в строгом костюме на большой трибуне, то в бархатном елизаветинском камзоле на сцене столичного театра, то на экране телевидения. Но никто из нас, его друзей, никогда не думал, что сначала сапоги, а потом берцы сотрут в кровь и искалечат навсегда его ноги, что от него будут зависеть жизни сотен восемнадцатилетних мальчишек, что он – наш веселый, легко шагающий по жизни друг – будет кочевать по Союзу, а потом и по постсоветскому пространству – с верной Таней и двумя детьми – из гарнизона в гарнизон, со съемной квартиры на съемную квартиру – и только к пятидесяти годам, уже в чине полковника, наконец получит свое собственное жилье. И спустя какое-то время, уже не имея возможности чему-то порадоваться, перенесет множество операций и умрет.

Кара – это имя. Верней, фамилия. Болгарская фамилия. Она ему очень шла, несмотря на то что он был миролюбивый и дружелюбный. Но очень справедливый.

Он украл меня с моей собственной свадьбы. Нет, совсем не для того, чтобы на мне жениться. Он и его невеста Таня украли меня с моей собственной свадьбы, чтобы было весело. И было весело. Ну, сначала.

Мы учились с ними в одной школе, были друзьями, вместе проводили свободное время, много разговаривали, пели и смеялись. Когда родилась его сестра, он собрал полгорода подростков, одноклассников, друзей, друзей своих друзей, и вся эта колонна пошла к роддому и выстроилась под окнами. От радостного крика под окном проснулись и заквакали младенцы, главный врач вызвал милицию, но мы стояли до тех пор, пока нам не показали Ирку – кулек с красненькой сморщенной мордашечкой.

– Не, ну правда красивый малыш? Правда ведь? А? – требовал немедленно признать безупречную красоту своей сестры Игорь.

Вереща и подвывая, к роддому подъехал милицейский уазик, стремительно распахнулась дверь, из машины вывалился счастливый майор милиции, отец Игоря и новенькой девочки-красавицы Ирки, как мы звали его все, дядя Миша. Дядя Миша, Михал Петрович, крепкий, хозяйственный, обаятельный, веселый, а временами очень грозный дядя Миша, заведовал детской комнатой милиции и все городское хулиганье почтительно и опасливо приподымало свои засаленные кепочки при встрече с ним. Дядя Миша велел нам орать еще громче и сам приветственно размахивал гигантским букетом, который не разрешили пронести в палату, где находилась мама Игоря и Ирочки, из соображений гигиены. Главный врач роддома разводил руками, прижимал их к сердцу и в окно с четвертого этажа подавал дяде Мише и нам знаки, мол, тише, тише.

Когда мы повзрослели, я помню, как мы таскали Ирку за собой повсюду. Она, послушная и хорошенькая, белокожая, рыжеволосая, такая красавица, что все только плевались, чтобы не наврочить, как у нас говорят, слушалась нас во всем. И совсем недавно мы в компании вспоминали, как двенадцать человек, а Игорь с Иркой на коленях, с Иркой, которую на него оставили родители, влезли в один «Москвич» и мотались по грунтовым дорогам, склонам и горам и все-все старались, чтобы Ирка сидела с комфортом и была в безопасности. Главный вопрос нашей компании был:

– Где ребенок?

А беспечная малышка весело и громко рассказывала: «Приходи к нему лечицца, и зайчица, и волчица, и жучица с медведи́цей, и комарик с муравьицей…

Не помню, чтобы мы переписывались после окончания школы, но, как только попадали в родной город одновременно, первым делом неслись друг к другу узнать, поделиться, увидеться, обняться, отдохнуть душой.

Так вот, Игорь и его девушка Таня, а также несколько друзей украли меня с моей собственной свадьбы, кинули в машину и увезли. Танька водила машину чуть ли не с рождения. Нет, вру – примерно в полтора года, как только начала ходить, она приковыляла к машине, села на водительское место, вцепилась в руль и сказала: «Бзвжжжж». Она была младшая, любимая, поздняя дочь, и первое, что Танька вербализовала в полтора года, было не «мама», не «папа», а «дай ууль». И Танькин отец тут же взялся ее обучать. Короче, вот эта вот команда навалилась на меня в зале, когда я отрешенно, надменно и медленно плыла с кем-то в танце, завернула в какую-то тряпку, кинула в Танькин автомобиль и увезла куда глаза глядят. Глаза похитителей смотрели вдаль, но, как выяснилось, не очень далеко, во двор нашей школы. Меня с криком и хохотом выгрузили в школьном саду, размотали… и потом не знали, что дальше со мной делать. Танька уехала искать моего жениха, типа а вот он меня и освободит из кощеевых лап, хотя тот, не обнаружив меня, собрался уже уходить с собственной свадьбы, тем более бабушка его, которая всегда и во всем считала себя главной, спокойно собралась и сказала:

– Ну что, внучок, попытка – не пытка. Пошли домой, будем искать что-нибудь получше.

И вот в то время, когда моего юного мужа уводили как телка на веревке и уговаривали не упираться, а поискать другую девушку, мы с Карой сидели на лавочке в темном школьном дворе. Ему было чуть неловко. Раньше-то ведь как: он в джинсах, я в джинсах. Сидим два приятеля, треплемся, от одного яблока по очереди откусываем. А тут он торжественный, в нарядных брюках и новенькой «бобочке», а я вообще – не свой парень, а непонятно кто в дурацком подвенечном наряде и в белой занавеске с фальшивым венком, как это в красивых книгах – флердоранжем, на голове. Кукла на чайник примерно. Скажите, о чем можно поговорить с куклой на чайнике? Короче, мы сидели, неловко молчали, вздыхали, болтали о всяком несущественном и просто радовались лету, молодости и нашей общей глупости. Потом, конечно, мы все трое получили по шее. Больше всех Игорь. Я была невестой, персоной грата. Таня – подругой невесты. Ей прощалось, тем более что она пустила следствие по ложному следу, мол, ехала меня искать и спасать. А Игорь же в тот вечер, как всем было с самого начала ясно, организатор затеи с воровством, огреб по полной. Но у настоящих мужчин ведь ссора как начинается, так и оканчивается – бокальчик хорошего старого коньяку, крепкое рукопожатие и вопрос: «Ну как наши вчера с бразильцами? Да?» Так и случилось. С отношениями между женщинами – гораздо сложнее. Бабушка жениха со мной не разговаривала потом всю жизнь и, если видела какую-нибудь милую скромную девушку, обязательно говорила в пространство, косясь на меня или своего непослушного внука: «А от оця девучка мени наравиця. От наравиця, и усе!» То есть вот эта – мне нравится, а твоя, внучок, – фу! И Игорь, между прочим, при редких наших встречах тоже повторял в утешение эту фразу вместо приветствия, приобнимая и похлопывая по плечу, он говорил мне: «А от оця девучка мени наравиця».

Когда моему сыну исполнилось пять месяцев, Игорь с Таней, уже муж и жена, неожиданно заскочили к нам попрощаться перед отъездом. Сначала мялись, переглядывались, как будто молча советовались друг с другом, потом признались, взяв с нас клятву, что ни маме Игоря, ни Таниной маме мы ничего не скажем. Мы поклялись. Оказалось, что Игоря отправляют в Афганистан. Зачем надо было отправлять в Афганистан военного референта-переводчика с китайского, мы в тот момент не задумывались. Мы просто молчали, потрясенные и напуганные, осознавая, как хороша и спокойна наша жизнь и как страшно на наших глазах меняется судьба любимых друзей, Игоря и Таньки, что война совсем рядом и, главное, с какой легкостью и уверенностью они заверяют нас, что все будет хорошо, повторяя: «Вы пообещали, мамам – ни слова, мы же друзья!»