Айседора Дункан - Морис Левер

Крупные суммы, заработанные на гастролях в России, позволят Айседоре реализовать свою давнюю мечту: открыть школу танца. Вместе с матерью и Элизабет она целую неделю ищет и в конце концов находит помещение на Траубенштрассе, в Грюневальде. Это только что построенная вилла. Все трое пускаются на поиски необходимого для меблировки дома: сорок железных кроваток с пологами из белого муслина, подхваченных голубыми лентами, и целая подвода всякой всячины для украшения детских комнат. Тут и увеличенная гипсовая копия группы Донателло «Танцующие дети» («Прекрасно подойдет для вестибюля», — считает Элизабет), и бесчисленные фигурки всякого рода: розовые изображения младенца Иисуса, купидончики с толстыми попками, толстощекие херувимчики с крылышками и уйма гирлянд из фарфоровых цветов, украшения из искусственного мрамора, олеографические картинки, барельефы…

Закончив приготовления, у входа прикрепляют бронзовую табличку с выгравированными словами: «Академия танца Айседоры Дункан».

Осталось набрать учеников. В газетах публикуется объявление. «Знаменитая танцовщица Айседора Дункан открывает школу танца для девочек от пяти до пятнадцати лет. Сорок учениц отбираются по конкурсу в зависимости от их физических данных и будут находиться на полном содержании школы. Родителей просят явиться по адресу: Грюневальд, Траубенштрассе, 5, в понедельник 15 марта 1905 года с трех до шести часов».

В полдень перед школой выстроилась очередь из нескольких сотен женщин, держащих за руку девочек разного роста и возраста. Некоторые мамаши принесли даже двухлетних крошек. «Извините, — объясняет им Элизабет, — но здесь не ясли».

Как производить отбор? Айседора и сама не знает. Она спешит и отбирает самых хорошеньких, не задумываясь о том, есть ли у них хоть какие-нибудь способности к танцам. Во всяком случае, открытие школы вызывает огромный интерес, германская пресса приветствует это событие как великое начинание. Айседора берет на содержание детей до конца их школьного возраста. Небывалая щедрость мецената!

Во время пресс-конференции журналисты просят госпожу Дункан уточнить задачи школы и методы обучения.

— В основе физического воспитания, — говорит она, — лежит гимнастика. Мускулы должны стать сильными и гибкими, тело должно пропитаться воздухом и солнцем, стать свободным. Девочки будут носить одежду на древнегреческий манер, что поможет наполнить тело жизненной силой.

После необходимой подготовки наступит обучение собственно танцу. Оно начнется с простой ходьбы, ритмичной, в медленном темпе, затем быстрее, в усложненном ритме, потом — бег, прыжки в определенном ритме. Так ребенок будет приучаться к гамме звуков и гамме движений.

Ее пылкое кредо вызывает у многих скептическую улыбку. Учиться ходить?.. Бегать?.. Какое отношение это имеет к танцу? А где же станок? Пуанты? Батман? Фуэте? Тело, пропитанное светом, солнцем, свободой? «Возможно, мисс Дункан и является символом, воплощением движения, мыслью в действии, — писал на следующий день критик Вейсман, — но в том, что касается танца, она барахтается в утопии».

Ее утопия оказалась еще и разорительной. Импресарио Айседоры рвет на себе волосы.

— Ваша школа — идиотство! Вы разоритесь на ней, вот увидите. К тому же девочки ваши все больные. Им нужна не школа, а детский санаторий.

— Конечно, ведь их родители — малоимущие. Это дети рабочих, и часто безработных… они страдают от голода, от болезней, — доктор Хофф рассказывал мне. Поэтому мне их и доверили.

— Но вы же не служба государственного призрения! К тому же позвольте вам сказать, что вегетарианским режимом вы не укрепите их здоровье. Им нужны не фрукты и овощи, а мясо и еще раз мясо, поверьте мне.

— Молчите, Йозеф, вы ничего не понимаете. К тому же вы ужасный эгоист. У меня есть средства, чтобы обеспечить им достойную жизнь, и я считаю своим долгом сделать это.

— Подумайте, Айседора. Вам придется их одевать, кормить, воспитывать, содержать врача и постоянных сиделок. Вы и трех месяцев не выдержите.

— Но у меня же будут турне.

— Какие турне?! Мне пришлось аннулировать все договоренности, заключенные до Байройта. А ведь вы мне обещали: «Можете делать со мной все, что захотите». Я был прав, когда вам не поверил: вы всегда поступаете, как в голову взбредет.

— Организуйте мне сколько угодно выступлений здесь, в Берлине, пока я не налажу школу.

Шурман направился к двери.

— Да, Йозеф, одну секунду… сделайте… ну… повыше цену, а? Я же должна их кормить, этих девчонок… Они же мои дети…

— Чудесно! Необычайно! Невиданно!

— Благодарю вас…

— Но почему вы меня обокрали?

— То есть?

— Вы все взяли у меня! Мои идеи, декорации и даже голубой занавес, на фоне которого вы танцуете… Вы ограбили меня, как разбойник с большой дороги! Я должен подать на вас в суд.

— Вы с ума сошли! Я все придумала, когда мне было пять лет. Но, во-первых, кто вы? Зачем пришли в мою гримерную?

— Меня зовут Эдвард Гордон Крэг. Близкие зовут меня Тэд. Пришел высказать вам свое восхищение. Вы просто божественны!

— Гордон Крэг?

— Он самый. Если это имя вам ничего не говорит, может быть, вы слышали об Эллен Терри? Я ее сын.

Гордон Крэг! Как не знать! О нем говорят повсюду. Его постановка «Гамлета» вызвала скандал. Каждая его работа вызывает бурю возмущения. «Провокатор!» — кричат недоброжелатели, которых оскорбляют его декорации в виде геометрических фигур. «Крэг? Это субъект с претензиями на гениальность потому, что его мать знаменита. Ему на всех наплевать. Отменил антракты, убрал занавес, декорации выдумал — сплошной обман, изобразил тронный зал в „Макбете“ в виде сетки из линий и ширм, обтянутых грубой мешковиной! Чего только не придумает, лишь бы эпатировать зрителя! Если и есть у него талант, так это дар саморекламы!»

А сторонники провозглашают его гением. «Крэг — один из величайших гениев нашего времени, он, как Шелли, весь создан из огня и молний», — писал о нем критик Оливер Уайт. Макс Рейнхардт и Жак Копо называют его своим учителем. А великий Станиславский сказал о нем Айседоре: «Это король современного искусства оформления сцены». Точнее — принц: принц из замка Эльсинор. Что еще о нем сказать? Ему тридцать три года, но выглядит он на двадцать три. Замечательно тонкие черты почти женского лица, нежные, трепещущие губы. Но в речи никакой мягкости. Режет, как стальное лезвие. Когда говорит, в близоруких глазах за стеклами очков вспыхивают искры. Очень худощавый, утопает в своем широком плаще. Производит впечатление одновременно и хрупкости и властности.

— Моя дочь ничего у вас не брала, — решительно вмешивается миссис Дункан, присутствовавшая при разговоре. — Вы ею восхищаетесь, а сами позволяете себе говорить такое…

Она ворчит, но узнает в его лице аристократические черты Эллен Терри, великой актрисы, ей вспоминаются их лондонские встречи… Челси… скамейка в парке… булочки по два пенса. И, взяв его за руку, говорит: